Александр Чепурнов - Вирусолог: цена ошибки

– Это зачем?

– Знаешь, когда у меня родилась дочь, я поделился радостью с приятелем, а он мне говорит. «Ты не радостью делись, а беги быстрей, ложись спать и спи, пока жену с ребенком из больницы не выпишут, потому что потом спать придется только урывками». Вот так и у нас с тобой может быть. Так что давай иди, копи силы, как крокодил.

Барменталь ушел отписываться, а Алексей опять попытался читать книгу, но сосредоточиться так и не смог. Эти дурацкие испытания полов. Почему невозможно никого убедить расчетами? Вот взять простую вещь. Некто написал в мемуарах: вот, дескать, произвели десятки тонн рецептуры натуральной оспы. И все давай цитировать. А если просто посчитать, что-то не получается. Стандартная ферментерная линия по культивированию клеток животных и вирусов представляет собой последовательно возрастающую в объеме ферментеров линейку от однолитрового до 650-литрового. То есть, начав разгонять культуру клеток в однолитровом ферментере, через день переведем полученное количество в пятилитровый, добавим среды, подростим денек, переведем в десятилитровый, через два дня перейдем на 30 или 50. В общем, через две недели получим 650 литров и, заразив это хозяйство вирусом, еще через два дня будем иметь 650 литров суспензии натуральной оспы. Но хранить этот продукт просто так нельзя: вирус инактивируется. Поэтому, если не выливать сразу это кому-нибудь на голову, надо сушить, смешивать с протекторами и носителями, перемалывать на специальной мельнице и закладывать на хранение. А получится из всего этого примерно полкилограмма рецептуры. Значит, три недели работы и полкило на выходе. Даже если подключить несколько линий и запускать ферментеры повторно еженедельно, надо провести 2000 циклов, чтобы наработать хотя бы тонну. Это сколько лет работать? Сорок? Конечно, на ветеринарных заводах есть и многотонные ферментеры, и распылительные сушилки, но такую наработку ни секретно, ни безаварийно не сделаешь. На такое только в военных условиях можно пойти. Но даже десятикубовый ферментер позволит наработать лишь полтонны в год при идеальных условиях.

Слегка побрюзжав про себя, Алексей перешел к подсчету слонов, но заснуть не смог: очень уж слоны были живописны. Алексей перешел к овцам, но все оказалось еще хуже. Сначала считать мешала овечка Долли. Потом вспомнилось, что пастухи (в Монголии Алексей убедился в этом самолично), ничего не считая, а лишь взглянув на огромную отару, знают, все на месте или парочка потерялась. В общем, мешало образное мышление, и лучше всего было попытаться ни о чем не думать.

Бархан. Цепочка следов на песке. Как в кино про басмачей. Но у Алексея не было ощущения ни что он Сухов, ни что он Абдулла. Нет, это был именно он. Упорно забирался на высоченный бархан и, перевалив через гребень, спускался к подножию следующего. Набившийся в ботинки песок с каждым шагом уплотнялся, создавая ощущение гипсовых лангетов. Огромная усталость. Жажда. Жажда? Нет, жажды не было, как не было с собой и фляжки. Странно как-то.

Но вот, поднявшись на гребень очередного бархана, Алексей увидел… тайгу. Да, перед ним лежали еще три бархана, один меньше другого.

Последний вообще был небольшим бугорком, поросшим травой и даже корявыми лиственницами. А дальше начиналось буйство зелени, по-северному не очень разнообразное, но изобильное. Как-то естественно, как это и бывает во сне, Алексей понял: это Чара [26] Чара (Чарская котловина) – впадина на севере Забайкальского края, в верхнем течении реки Чары, между хребтами Кодар, Удокан и Каларским. . Ну конечно, это Чара. Только здесь и нигде больше среди дикой северной тайги есть огромное пятно настоящей пустыни с барханами, простирающимися на многие километры. Знаменитое урочище Чарские пески – реликт пустыни, сохранившийся непонятно каким образом и с каких времен.

С крайнего бархана хорошо виден выделяющийся на темно-зеленом фоне старой кустарниково-лиственничной тайги, раскинувшейся на десятки километров между ограничивающими долину горными кряжами, светло-зеленый квадрат сравнительно молодой поросли. Это цель его похода: он пришел собирать растения. Здесь можно найти и заносные растения, и характерные для этого региона растения-пионеры. Место это уникально. До ближайшего человеческого жилья не менее десяти километров. Это не гарь, заселяемая растениями после лесного пожара, и не вырубка. Вернее, не просто вырубка. На этом месте много лет был один из островков ГУЛАГа [27] Главное управление лагерей – подразделение НКВД СССР, МВД СССР, Министерства юстиции СССР, осуществлявшее руководство местами заключения и содержания в 1930-1960 годах. – зона, через которую прошли тысячи и тысячи заключенных. Попасть сюда и сегодня можно только самолетом либо зимником. Но самолетами тогда возили только то, что добывали здесь заключенные. Говорят, из десяти машин, которые отправляли в Чару, по зимнику [28] Автомобильная дорога, эксплуатация которой возможна только в зимних условиях, при минусовой температуре. доезжало меньше половины, сколько заключенных доходило – неизвестно. Их накапливали в этом лагере и выводили на неделю сменами за двадцать километров в Мраморное ущелье хребта Кодар. Там, на высоте 200 метров, в отвесных стенах пади шла урановая жила, и подвешенные на веревках зеки кайлом отбивали куски породы.

Удар по рельсу означал команду на передышку, в течение которой другие зеки внизу собирали отбитые куски и в мешках отправляли на примитивную обогатительную фабрику, построенную у выхода из пади.

Вот отсюда первично обогащенный уран самолетиками и увозили на Большую Землю. А заключенные, отработавшие свою смену в Мраморном ущелье, возвращались в основной лагерь, на «отдых».

Если горе человеческое и отчаяние, ненависть и подлость действительно оставляют энергетический след в природе, то входить в этот квадрат – как сталкеру в зону ядерного взрыва. Но нет. Радостно шелестит листва. Тут и деревья-то другие, не хвойные – лиственные.

Наверное, природа, наоборот, преобразует негативную энергию в позитивную, иначе на земле уже было бы не протолкнуться. Уже не осталось никаких следов от бараков, рядов колючей проволоки, вышек охраны. Что вывезено, что сгнило. Осталось лишь светлое пятно на растительности – удобное место для инвентаризации пионерской флоры и заносных растений. И все.

Алексей проснулся. Он был еще полусонным, и ему было хорошо. В воспоминаниях все плохое умирает, остаются красота мира и благородство собственных поступков. Но вот как пропасть разверзлась под ногами: Алексей вмиг вспомнил, где он и что с ним. Так, сегодня третий день. Ну что там лимфоузлы? Под мышками, паховые – спокойно.