Гай Лешцинер - Мозг, ты спишь? 14 историй, которые приоткроют дверь в ночную жизнь нашего самого загадочного органа

Эти неорганические невротические симптомы невероятно распространены. Ряд исследований показал, что функциональные проблемы – вторая по распространенности причина обращения пациентов в неврологическую клинику после головной боли. Разумеется, нет ничего удивительного в том, что подобные случаи имеют место и в мире медицины сна.

Я постоянно наблюдаю пациентов, которые подвержены чрезмерной сонливости, являющейся проявлением тяжелой депрессии, и пациентов, чьи приступы сонливости являются бессознательными механизмами ухода от стрессовых ситуаций.

Я могу вспомнить ряд пациентов, направленных ко мне с предполагаемыми невротическими расстройствами сна, природа которых крылась в каком-то проявлении эмоционального, физического или сексуального насилия по отношению к ним в детстве, происходившего по ночам в спальне. Я наблюдал нескольких пациентов, чьи обмороки изначально были признаны симптомом нарколепсии, однако чьим окончательным диагнозом в итоге оказывалось одно из функциональных невротических расстройств. Как это бывает практически у всех пациентов, которых я принимаю в общей неврологической клинике, эти пациенты не были в курсе истинной причины своих симптомов.

Я также помню один из первых случаев, с которым столкнулся, став врачом-консультантом (старшая врачебная должность в Великобритании. – Прим. пер. ). У молодого мужчины вскоре после рождения ребенка развилась тяжелая неизлечимая сонливость. На протяжении последних пяти лет он практически не участвовал в жизни своего сына, проводя в кровати по двадцать часов в день. Мать ребенка воспитывала ребенка, по сути, в одиночку, разбираясь с повседневными хлопотами ухода за ним, параллельно пытаясь сохранить работу. За предыдущие годы другие неврологи, к которым молодой человек обращался, испробовали различные способы лечения сонливости, но все было тщетно.

Вместе с тем продолжительная госпитализация показала, что на протяжении большей части дня он «спал», лежа в кровати, в то время как электроэнцефалограмма – диаграмма его мозговых волн – однозначно показывала, что он бодрствует. Приложив усилия, чтобы убедить его и его жену, что проблема, возможно, психологическая, а не неврологическая, я организовал его месячную госпитализацию в психоневрологическом отделении для дальнейшей диагностики и лечения. За три дня до его выписки я получил по электронной почте письмо от жены пациента. «Это поразительно, – сообщила она мне. – Он внезапно очнулся и чувствует себя намного лучше! Последние несколько дней бодрствует и участвует в семейной жизни. Он снова стал самим собой». Я могу лишь заключить, что он, на протяжении нескольких лет избегая семейных обязанностей в кровати, переживал, что не сможет продолжать сохранять видимость, оказавшись под пристальным наблюдением в стационаре.

Почти всеми врачами движет желание помочь своим пациентам, быть на их стороне. Не верить тому, что они нам говорят, противоречит нашей природе, и порой оказывается сложно сохранить должный уровень скептицизма, необходимый для постановки правильного диагноза.

Что ж, избыток скептицизма, вне всяких сомнений, хуже его недостатка, однако найти золотую середину порой оказывается крайне не просто. За годы практики я был несколько раз застигнут врасплох.

Роберт тоже не тот, кем кажется. Сейчас ему семьдесят два, а впервые мы встретились шестью годами ранее. Он высокий, худой, с коротко остриженными седыми волосами, уверенный в себе и эрудированный. Говорил он с явным налетом аристократизма, как человек из высшего общества. Он рассказал мне про свою молодость, про то, как родился в зеленом районе центрального Лондона, про восхитительные летние каникулы с родней в Ирландии, про учебу в престижной школе. Несмотря на все это, он бросил школу в шестнадцать с желанием работать, но без четких ориентиров и приоритетов: Роберт метался между музыкальной индустрией, маркетингом, издательским делом и разными другими сферами, потому что ему быстро становилось скучно и не терпелось попробовать себя в чем-то новом.

«У меня был очень низкий порог скуки, я понятия не имел, чем хочу заниматься, у меня не было совершенно никаких ориентиров», – сказал он. В какой-то момент пациент начал рассказывать о своих юношеских планах уйти в политику. Я спросил у него, какую партию он хотел представлять. Он засмеялся и объяснил: «В Консервативной партии женщины были куда привлекательней, так что я вступил в нее!» Далее в разговоре он признал, что в наши дни его сочли бы «крайне некорректным с политической точки зрения». Он даже открыл филиал «Молодых консерваторов» (молодежное движение Консервативной партии) в очень зажиточной части Лондона, но и это ему вскоре наскучило, и он продолжил свои поиски.

Как по мне, так он вылитый член правительства, и, с учетом его прошлого, мне непонятно, как в итоге Роберт стал водителем автобуса. «Это очень интересная история. Если бы кто-нибудь сказал мне двадцатилетнему, что буду водить автобус, – сказал он, – я бы ему врезал».

Поскитавшись пару лет по Лондону, он отправился в США. «Я был там с начала до середины шестидесятых. Это было весьма впечатляюще», – говорит он мне с блеском в глазах. Я интересуюсь, чем он там занимался. «Сплошные наркотики, все, что удавалось раздобыть!» – невозмутимо ответил он.

В конечном счете его занесло обратно в Великобританию, где страсть к наркотикам ему пригодилась: он стал ими торговать. Я сказал Роберту, что его история напоминает мне жизнь Говарда Маркса, «Мистера Найса» – нашумевшего наркоконтрабандиста, чья конопляная империя началась с продажи наркотиков друзьям и знакомым во время учебы в Оксфорде. «Ах да, я хорошо его знал! – ответил Роберт. – Думаю, я упомянут в его книге», – сказал он, имея в виду автобиографию Маркса, опубликованную несколькими годами ранее.

Как и в случае с Марксом, кульминацией карьеры Роберта стал тюремный срок. «Что ж, правительство решило считать противозаконным то, что растет само по себе. А так как я привез это в большом количестве в страну, то они решили, что лучше уж больше не давать мне это ввозить. Я попался на импорте кокаина», – пояснил он мне.

Роберта приговорили к девяти годам, последний из которых он провел в колонии-поселении. В то время – ему уже было за пятьдесят – ему было разрешено работать, однако, как и следовало ожидать, вариантов у него было немного, вот и пришлось водить автобусы. По мере ознакомления с его историей я был вынужден быстро пересмотреть свое представление о нем.

Когда он начал рассказывать о причинах своего прихода в клинику сна ко мне на прием, я уже не знал, чему удивляться больше: истории его жизни или расстройству его сна. Последние несколько месяцев Роберт разговаривал во сне. Дискомфорт ему доставляет не столько сам этот факт, сколько, по его словам, то, что именно он говорит.