Адриана Имж - #Щастьематеринства [Пособие по выживанию для мамы] [litres]

А еще есть работодатели, которые всячески избегают брать на работу детных женщин…

В детской поликлинике на прием отводится всего шесть минут. За эти шесть минут ребенку измеряют вес, рост, строчат что-то в карточке, и потоком идет следующий. За полтора года нас по-человечески так и не расспросили про наши проблемы. Врача и медсестру волновало лишь то, что мы не ходим на взвешивание и не делаем прививки. А прививки мы не делали и не собираемся, потому что сын благодаря искусственному вскармливанию у нас аллергик.

Нас пытались заставить прийти на прием даже в эпидемию гриппа, когда по радио предупреждали, что без надобности из дома лучше не отлучаться. А когда мы полгода не появлялись в поликлинике, на меня потом орали, как на преступницу. Это притом, что ребенок был здоров и в осмотре не нуждался, а когда у него был насморк, мы вызывали врача на дом.

Матвей, мой старший сын, родился с серьезными осложнениями. Одиннадцать дней после родов неонатолог встречала меня возле реанимации одной и той же фразой: «Пока жив». Заботливые медсестрички на вопрос, почему у него одиннадцать дней закрыты глаза, отвечали: «Спит». Малыш в коме, а мне говорят, что он просто спит. Устал.

А потом он открыл глаза.

А потом научился сосать.

А потом начался ад.

Его диагнозы звучали так: внутрижелудочковое кровоизлияние такой-то степени, ишемическое органическое поражение ЦНС, респираторный дистресс-синдром второго типа. А по-русски, на момент рождения у Матвея в мозге вместо ликвора была кровь, в легких вместо воздуха была кровь, и они не полностью раскрылись. Выписывали нас из роддома со словами: «Ну, академиком, конечно, не станет, но все, что могли, сделали. Главное – живой».

«Главное – живой», – повторяли неврологи, выписывая слабые препараты, потому что очковали лечить нормально. «Главное – живой», – говорила моя мама, когда я жаловалась на то, что улучшений нет, что таблетки не помогают, что я больше не могу. «Ты же его таким родила – ты и виновата», – как мантру повторял муж, отказываясь зарабатывать нормально, чтобы можно было показать Матвея кому-то, кто не испугается назначить сильные, но работающие препараты.

И все вокруг орали, что я зналаначтошла.

Нет, бл*дь. Не знала.

Я не знала о темных коридорах больниц. Не знала об очереди из четырехсот (да, вы правильно прочли – четырех сотен) человек, и ВСЕ они были приезжими, то есть всем на автобус и все неместные, не только я. Не знала, что научусь читать УЗИ головного мозга. Не знала, что такое разводиться ПО СВОЕЙ инициативе на руках с двухлетним ребенком с задержкой развития.

Не знала, как выслушивать, что я дура, потому что мужчина, к которому я ушла от мужа, «все равно бросит, кому ты нужна с дебилом, вернись к мужу!». Я не знала, как это – оформлять инвалидность ребенку. Не знала, как это, когда женщина в белом халате на комиссии спрашивает у трехлетнего Матвея: «Какой это цвет? А это?» – хотя две минуты назад я объяснила, что он даже имени своего и «мама» не говорит.

Не могла даже в страшном сне представить, что это такое – поддаться уговорам второго мужа и оставить ребенка, а следующие девять месяцев как под топором ходить.

Нет, я не знала. И никто не знает, на что идет, и НИКТО не имеет права обвинять женщин в том, что они не ясновидящие и не знали наперед, какое материнство им предстоит.

Второй сын родился здоровым.

Матвею сейчас почти пять. У него задержка психоречевого развития. Лечимся. И вот я нашла классную дефектологиню. На первом занятии все прошло неплохо, преподавательница действительно оказалась компетентной. В конце занятия мы поговорили. И мне была выкачена целая бочка претензий. За отсутствие режима, игр с крупами и раскрашивания макарон, карточек с изображением действий и процедур (пробуждение, умывание, завтрак), да и вообще, я хреновая мать.

Мы с сыном вышли, он оступился и упал, я наорала на него, и мы сели в машину. Съездив в супермаркет и наорав на кассе уже на мужа, я разревелась. Мне было стыдно перед Матвеем за то, что не делаю ВСЕ, перед мужем, потому что если уж хреновая мать, то и мужу тоже не повезло со мной. Стыдно перед государством – у нас же пенсия и пособия, а я, мразина такая, не выкладываюсь на все 100500 процентов за аж 20 тысяч рублей. Мне было стыдно, что некоторое время назад я позволила себе БЫТЬ, позволила себе не хотеть играть с крупой и раскрашивать макароны, не лепить везде карточки и не жить по расписанию. Пока ревела и вываливала на мужа чувство вины, приехали к моему парикмахеру.

Пока она занималась моими волосами, мы говорили. И все встало на место. Потому что я не плохая мать. Я очень хорошая мама. Потому что мы не красим макароны – мы их варим. Вместе. Сын наливает воду в кастрюлю, солит ее, кидает туда макарошки и смеется, потому что они смешно булькают. И нам не нужны карточки. Потому что у нас – свое. У нас есть планшет, любимые фигурки и отличная книга про сову. И сама сова есть, и он очень любит, когда она оживает, и машет крыльями, и говорит с ним странным маминым голосом. И он чистит зубы без карточек, а с мамой или папой. И частенько гоняет в пижаме весь день. И нам хорошо, он пьет свои лекарства, а я учу его жить – без методик из умных книг, просто наблюдая за тем, что ему подходит.

Потому что я живая, и если каждое свое действие я буду оценивать с точки зрения пользы для ребенка и соответствия научным теориям, я свихнусь. Потому что, если я так буду делать, я снова буду видеть не Матвея, а его диагнозы. Я только-только разглядела за этими строчками улыбчивого, упертого и дружелюбного мальчишку. И никакие специалисты не смогут заставить меня развидеть его снова.

По мнению общества, мать должна безоговорочно доверять врачам, потому что они «знают лучше». С другой стороны, если что-то идет не так, виновата всегда она. Женщины, которые ищут медицинскую информацию сами, осуждаются. А «идет не так» чаще, чем хотелось бы.

В поликлиниках, больницах мамы, помимо непрофессионализма врачей, сталкиваются со снисходительным и откровенно хамским обращением. После общения с медиками мамы с завидной регулярностью чувствуют себя беспомощными дурами или преступницами, сломавшими ребенку жизнь, ведь в болезни ребенка, с точки зрения медиков, всегда виновата мать.

Когда моему сыну было 2 года, у него случился приступ обструктивного бронхита. Поскольку приступ был первый, никаких лекарств на этот случай мы дома не держали. А поскольку приступ был сильный, мы с сыном поехали госпитализироваться.

В больнице нас ждали ингаляции и капельницы. Сейчас, оглядываясь на тот опыт, я не очень понимаю, какая необходимость была в нескольких капельницах физраствора в день, если ребенок не умирал от обезвоживания и даже самостоятельно пил, плюс я его кормила грудью.