Линдси Фицхаррис - Ужасная медицина. Как всего один хирург Викторианской эпохи кардинально изменил медицину и спас множество жизней

Занять должность хирурга в викторианскую эпоху означало взять на себя полную ответственность за жизнь и скорее всего смерть пациента.

Под оболочкой сомнений Листера продолжало терзать исследовательское любопытство. Он все так же проводил эксперименты и вскрывал трупы. Микроскоп позволял исследовать тайны человеческого тела гораздо глубже, чем заходило большинство предшественников Листера. И еще оставался открытым вопрос о тех микроорганизмах, которые он обнаружил во время вспышки больничной гангрены. Что именно это было? И как они связаны с тем, что происходило в палатах крупнейших городских больниц?

Профессор Шарпей, отличавшийся исключительной наблюдательностью, заметил, что Листер все еще в поисках, а потому предложил ему провести год в медицинских школах на континенте. Там Листер сможет больше узнать о последних достижениях в медицине и хирургии – так было и с Шарпеем, который предпринял аналогичную поездку десятилетием ранее. Париж, с его гостеприимными палатами, лекциями по новым клиническим специальностям, многочисленными частными курсами и бесчисленными возможностями проводить вскрытия трупов, стал бы первым пунктом в маршруте Листера, однако Шарпей порекомендовал ему прежде провести месяц в Шотландии под руководством Джеймса Сайма. Сайм был другом Шарпея, известным профессором клинической хирургии в Эдинбургском университете и четвертым кузеном великого Роберта Листона (который благодаря эксперименту с эфиром обрел всемирную славу). Шарпей предполагал, что Сайм найдет в Листере увлеченного студента, который (как и сам Сайм) стремится исследовать циркуляцию крови и причины возникновения инфекции. Он также верил, что для Листера Сайм станет вдохновляющим наставником.

Так, в сентябре 1853 года Листер сел на поезд до Auld Reekie (так на гэльском звучало название Эдинбурга; англичане именовали город Old Smokey ), где намеревался задержаться ненадолго.

Внушительных размеров мешки под глазами профессора Джеймса Сайма свидетельствовали о бесконечных часах, которые он проводил в операционной Королевского лазарета Эдинбурга. Он был невысоким и толстым, но в остальном – ничем не примечательным. В выборе одежды он вел себя почти неприлично, одеваясь беспорядочно, нередко нося вещи большего, чем необходимо, размера, которые не подходили друг к другу. Его привычным одеянием было черное длиннополое пальто с жестким высоким воротником, сопровождаемое клетчатым галстуком, плотно завязанным на шее. Как и многообещающий хирург из Лондона, с которым он собирался встретиться, Сайм на протяжении всей жизни страдал от легкого заикания.

Несмотря на небольшой рост, к тому времени, когда Листер отправился к нему, Сайм был гигантом в своей профессии. Коллеги называли его «Наполеоном хирургии». Эту репутацию он в свои 54 года обрел благодаря титаническим попыткам упростить травматичные процедуры – чему посвятил последние 25 лет карьеры. Сайм презирал грубые инструменты (такие как ручная цепная пила) и избегал сложных методов, когда было достаточно простых. Экономия времени и техники – вот, чего Сайм пытался достичь в каждой своей операции. Подобный подход нашел отражение в характерной краткости его речи. Бывший ученик Сайма Джон Браун сказал о своем великом учителе: «Он не потратил впустую ни единого слова, ни одной капли чернил или крови».

Слава Сайма во многом связана с его новаторским методом ампутации на уровне голеностопного сустава – эта операция и поныне носит его имя. До Сайма хирурги производили ампутацию ниже колена для сложных травм и неизлечимых заболеваний стопы, неизбежно ограничивая пациента в движении. Часто это делалось потому, что предполагалось, что длинный обрубок будет доставлять проблемы, и что пациент не сможет ходить, опираясь на него. Подход Сайма позволил пациенту переносить вес на культю лодыжки, что было прорывом для хирургии; к тому же ампутация по методу Сайма проходила быстрее и легче.

Как и большинство хирургов в эру до анестетиков, Сайм действовал молниеносно – как и его кузен Роберт Листон. Однажды Сайм ампутировал ногу в тазобедренном суставе примерно за одну минуту; факт тем более исключительный, что ни он, ни любой другой хирург в Шотландии никогда раньше не делали подобные операции. Конечно, не обошлось без осложнений. Когда Сайм сделал первый разрез в бедренной кости, в операционной раздался оглушительный хруст. Он быстро отпилил конечность, и его помощник ослабил хватку, чтобы освободить артерии, которые нужно было ушить. Сайм вспоминал последующий ужас:

«Если бы не привычка наблюдать подобные сцены, я, конечно, испугался бы… На первый взгляд казалось: сосуды настолько крупные, по ним бежит такое количество артериальной крови, что мы никак не сможем закрыть их. Разумеется, мы не тратили время, любуясь этим редким зрелищем; спустя мгновение было очевидно, что спасение пациента потребует всей нашей сноровки, и в течение нескольких минут кровотечение было эффективно сдержано применением десяти или двенадцати лигатур».

Позднее он назвал это «самой великой и кровавой операцией в истории хирургии».

Сайм был бесстрашен. Когда другие хирурги отказывались оперировать, шотландец не пасовал. В 1828 году некто Роберт Пенман в отчаянии обратился к Сайму. Восемь лет назад у него развилась фиброзная опухоль нижней челюсти (в то время она была размером с куриное яйцо). Местный хирург удалил вовлеченные зубы, однако опухоль продолжала расти. Когда процедура не увенчалась успехом, Пенман проконсультировался с Листоном, который только недавно сделал себе имя, удалив двадцатикилограммовую опухоль мошонки у пациента в больнице Эдинбурга. Однако, увидев раздутое и опухшее лицо Пенмана, даже неукротимый Листон побледнел. Размер и положение опухоли, по его мнению, делали операцию невозможной. Подобный отказ от хирурга, который, как правило, брался за самые сложные случаи, был равносилен приговору. Если уж Листон не рискнул оперировать – кто отважится?

Состояние Пенмана ухудшалось до критического момента, когда ему стало трудно есть и дышать. Опухоль в это время весила более 2 кг и почти перекрывала нижнюю часть лица. Так что Пенман обратился к Сайму, который в свои 29 лет уже был известен бунтарским подходом к хирургии.

Настал день операции. Пенман сидел в кресле со связанными руками и ногами: поскольку ни эфир, ни хлороформ еще не были изобретены, ему не вводили анестетика. Пациент успокоился, стоило Сайму шагнуть вперед с ножом в руке. Большинство опухолей челюсти в те времена удаляли начиная от центра и двигаясь к периферии, однако подход Сайма был иным. Он сделал разрез по незатронутой опухолью части нижней челюсти, дабы удалить и ее, и частично – здоровую ткань вокруг, и таким образом обеспечить полное уничтожение. В течение двадцати четырех мучительных минут Сайм выдалбливал кость, с тошнотворным грохотом бросая куски опухоли и здоровой челюсти в ведро у ног. Операция стала испытанием не только для пациента, но и для зрителей; казалось невозможным вообразить, что человек способен выдержать это. И все же, несмотря ни на что, Пенман выжил.