Линдси Фицхаррис - Ужасная медицина. Как всего один хирург Викторианской эпохи кардинально изменил медицину и спас множество жизней

В словах Смита тоже была правда: в Королевском госпитале Глазго в основном лечили. За первые полвека население города увеличилось в четыре раза (а затем еще на столько же – между 1850 и 1925 годами). В 1820-х годах сюда массово устремились обездоленные горцы, а в 1840-х – тысячи ирландских беженцев после картофельного голода. К моменту прибытия Листера Глазго был одним из крупнейших городов мира и считался «вторым городом империи» после Лондона. И будучи единственной крупной больницей в городе с населением 400 000 человек, Королевский госпиталь изо всех сил пытался идти в ногу с растущими медицинскими требованиями, предъявляемыми к нему.

Как и в Лондоне и Эдинбурге, здесь зверствовала преступность и свирепствовали болезни. Тем не менее, Глазго был хуже большинства британских городов тех лет. Во время своего визита в город немецкий философ и журналист Фридрих Энгельс заметил: «Я видел деградацию человека на ее худших этапах как в Англии, так и за рубежом, но могу сознательно заметить: я не верил, пока не оказался на тесных улочках Глазго, что грязь, преступность, нищету и болезни в таких масштабах можно увидеть в какой-либо цивилизованной стране». В подобном месте, сказал он, «ни один гуманный человек не посмеет даже держать лошадей».

В Глазго развивалась тяжелая промышленность, в частности судостроение, машиностроение, локомотивостроение, металлообработка и нефтедобыча, и, как следствие, в больницы привозили людей со страшными травмами. Тридцатипятилетний Уильям Дафф сильно ошпарил лицо и верхнюю часть туловища, зажигая свечу над люком на новом нефтяном заводе в Кейт-Плейс. Восемнадцатилетний Джозеф Нил, работавший на местном военном заводе, поставил на огонь оловянную колбу, в которой, как он думал, находился чай. В последний момент он сообразил, что в колбе на самом деле добрый килограмм пороха – но было уже поздно. Часто в больницу попадали люди с раздробленными черепами, отрубленными руками, серьезно пострадавшие в результате падения.

Учитывая количество несчастных случаев на производстве и продолжающиеся вспышки заболеваний, понятно, почему Дэвид Смит считал, что главные обязательства Королевского госпиталя – перед пациентами, а не перед студентами-медиками и их профессорами. Тем не менее, далеко не все разделяли мнение Смита о том, что присутствие кого-то вроде Листера и его подопечных затруднит работу больницы. За несколько десятилетий до этого многие городские больницы за пределами Глазго признали преимущество партнерских отношений с университетами: благодаря этому руководство больницы сразу замечало потенциально ярких специалистов.

Большинство медицинских должностей в крупных больницах Великобритании в 1860 году были хоть и престижными, но добровольными – зарплату терапевтам и хирургам не платили. Доход хирурга формировался из двух источников: частной практики и оплачивающих свое образование студентов. По мере того, как развивалось фундаментальное клиническое образование в Париже и других городах, британские студенты стали ожидать такой же строгости от своего доморощенного образования. Администрация сознавала, что если позволит сотрудникам преподавать в стенах больницы, то сможет привлечь более известных врачей и хирургов, у которых в противном случае было бы мало причин тратить время и знания на учреждение, не предлагающее никакой оплаты. Королевский госпиталь Глазго, очевидно, не разделял эту точку зрения в тот период, когда Листер подал заявку на позицию хирурга. Добавлял абсурда тот факт, что территориально университет располагался довольно близко к госпиталю.

Прошли месяцы, а Листер так и не получил доступа к пациентам городской больницы. Его ученики также были встревожены задержкой, потому что это означало, что и они не могли приобрести какие-либо практические навыки. Обожание Листера в студенческих кругах было так велико, что его избрали почетным президентом студенческого медицинского общества. В конце зимнего семестра класс пошел еще дальше: они подписали декларацию, в которой настойчиво выразили желание, чтобы Листера непременно назначили хирургом в Королевском госпитале. «Позвольте нам выразить надежду (на благо как растущей профессии, так и самого учреждения), что ваше заявление будет удовлетворено, как того требуют ваши способности и должность». Под документом стояло не менее 161 подписи.

Де-факто только спустя два года после начала преподавания Листер получил место в Королевском госпитале Глазго. И даже после того, как его ходатайство было удовлетворено, не утихали протесты со стороны некоторых управляющих больницы, которые выказывали опасения по поводу растущей репутации Листера – явного сторонника прогресса. Тем не менее, он выиграл эту битву (если еще не войну).

Когда Листер заступил на новую должность в 1861 году, в госпитале только-только возвели новое хирургическое крыло. Первоначально учреждение насчитывало 136 коек, но теперь больница могла принять 572 пациента (в два раза больше, чем Королевский лазарет Эдинбурга и в четыре раза больше, чем лондонская больница, в которой Листер проходил практику в студенчестве). За каждым хирургом закрепили одну женскую и две мужские палаты – в одной лежали «острые», а в другой «хронические» больные. И хоть хирургическое крыло было построено всего несколькими месяцами ранее, это был один из самых серьезных рассадников антисанитарии за всю жизнь Листера. Как отметил один из его коллег: «Новизна не спасла хирургическое отделение от нашествия инфекций».

Враги были все те же: вторичное кровотечение, сепсис, пиемия, больничная гангрена, столбняк и рожа – и не было такого, чтоб в палате не наблюдалось какой-нибудь инфекции. Инфекционное нагноение ран казалось предсказуемым исходом. «Острая» мужская палата Листера располагалась на первом этаже, примыкающем к кладбищу (переполненному гниющими трупами от последней эпидемии холеры), и отделялась от него лишь тонкой стеной. Он пожаловался на «верхний ярус множества гробов», который на несколько дюймов возвышался над землей, и заметил, что «к разочарованию всех заинтересованных это величественное сооружение оказалось местом чрезвычайно нездоровым». Кроме того, в больнице было мало средств и мест для мытья рук и инструментов. Как рассуждал ассистент Листера, «когда почти каждая рана гноится, кажется естественным на время отказаться от полного очищение рук и инструментов – по крайней мере, до окончания проведения перевязок». Все поверхности покрывала грязь.

Как и большинство больниц в 1860-х годах, Королевский госпиталь принимал пациентов, которые были слишком бедны, чтобы платить за частный уход. Некоторые не могли похвастаться образованностью или хотя бы элементарной грамотностью. Многие врачи и хирурги считали их социально неполноценными и относились к ним с хронической отрешенностью, часто выливавшейся в недостаток гуманизма. Листер, верный своим квакерским корням, проявлял необычное сострадание к своим подопечным. Он отказался использовать слово «случай» применительно к конкретным пациентам, вместо этого называя их «этим бедным мужчиной» или «этой доброй женщиной». Он также рекомендовал студентам использовать терминологию, чтобы «не прозвучало ничего, что могло бы каким-либо образом вызвать у пациентов беспокойство или тревогу».