Лидия Богданович - Записки психиатра [litres]

Поэт, вдохновленный этими словами, обнял Эмму и, заглянув в ее большие, блестящие глаза, попытался поцеловать. Потом он читал стихи о любви, только не свои, а Игоря Северянина. Стихи восхитили Эмму. Кажется, теперь она во всем верила юному влюбленному, а обстановка вечера казалась ей мечтой.

Танцуя с Эммой, Миша настойчиво увлекал ее в дальнюю, темную комнату. Почему бы и не пойти? Ведь и в первой комнате стояла полутьма! В памяти почему-то вдруг всплыли Лилины слова: «Жизнь дается один раз, и надо все испытать…».

В перерывах между танцами, слегка пошатываясь, Миша с пьяным пафосом уверял Эмму в вечной любви. Его черные волосы совсем закрыли лоб, а карие глаза в упор смотрели на девушку. Бледное от вина лицо поэта казалось искренним и прекрасным.

…Рассвет застал в скромной, уютной квартире полный ералаш. Миша с недоумением смотрел на плачущую Эмму. В бледном свете очень раннего утра ее лицо с широким ртом, в рамке спутанных темных волос, казалось чужим и некрасивым. Действие винных паров прошло, и пьяный угар постепенно заменялся досадой, неловкостью, почти стыдом, жалостью к плачущей девушке. Вся ее съеженная фигурка выражала смущение, растерянность, сожаление. Она встала и вышла. Миша хотел последовать за ней на кухню, но скрипнула дверь и показалась соседка Серафима Петровна.

— Ты что плачешь, Эмма? — спросила она с искренним участием.

Комок подступил к горлу Эммы. Не в силах вымолвить слова, она всхлипывала на плече Серафимы Петровны. Пожилая женщина ласково гладила спутанные волосы, но голос ее звучал строго:

— Как же у тебя, Эмма, не хватило ума понять… Ведь любовь семь раз проверить надо. Настоящая любовь — дело большое… А с рюмкой водки, какая же это любовь… И много ты выпила?

— Всего две рюмки… — вздрагивая от нервного озноба и горечи, ответила Эмма.

Худшее произошло немного спустя…

Врачи диспансера выяснили, что Миша последние два месяца вел беспорядочную жизнь. Итогом явилась венерическая болезнь. О ней Миша не подозревал целый месяц.

У нас подобные болезни встречаются теперь не так часто, но они все еще остаются спутниками любителей «красивой жизни…».

Миша, а за ним Эмма познали, что такое несчастье. Поздно, но оба поняли мудрый смысл пословицы: «Человек сам кузнец своего счастья».

Каждый из них пошел уже своей неверной дорогой, а жаль…

Об Эмме мне рассказала ее лечащий врач И. В психиатрическую больницу Эмму привела попытка покончить самоубийством. Я видела ее один раз и то издали. У меня мелькнула мысль: «Почему иногда хорошие юноши начинают пить водку и вести такую жизнь?».

Скорее всего их толкает к этому ложный стыд не сделать того, что делают «друзья».

А девушки? Неужели основная причина падения Эммы только две рюмки… Конечно, иллюзию «розовых очков» создали они, но ведь этого для морально сильной, умной девушки мало! Здесь невольно вспоминаются мудрые слова: «Ответь, с кем ты дружен, а я скажу — кто ты». Лиля — та, что в ресторане вечерами тянет из соломинки коктейль… Не она ли повлияла на Эмму, подобно тому как гнилое яблоко портит хорошее? Если так, то какая у нее была цель? Может быть, зависть, тоска по утраченному стыду, целомудрию, чистоте? Злое желание втянуть в смрадную яму, куда попала сама, других, нетронутых еще? А Эмма? Не заразилась ли она влечением к лжекрасивой и легкой жизни?

Что же развращает молодежь, выбивает из здоровой колеи жизни? Откуда берутся юноши, щеголяющие в тридцатиградусный мороз без шапок, в обтянутый узких брючках и проводящие вечера так же, как провели Эмма и Миша. Как получается, что прекрасная, трудовая жизнь кажется этой немногочисленной категории молодых людей пресной, лишенной интересов, а высокие идеалы, творческие взлеты мысли — смешными? Кто показывает им настоящую жизнь в кривом зеркале? Что это? Погоня за внешней пустотой, желание подражать виденному в зарубежных кинокартинах или вычитанному в бездумно написанных натуралистических романах? Может быть, виной этому отсутствие строгости родителей?

А что, если бы сообща всем подумать об этом, да так, чтобы к этому вопросу больше не возвращаться?

Как-то, проходя по бульвару, я присела на широкую скамью рядом с молодым человеком и девушкой в наряде расцветки попугая. Красная блузка, зеленоватая юбка, химические пунцовые губы и ногти и, наконец, серьги-клипсы, совсем как елочные украшения. Однако вздернутый носик и голубые глаза девушки были детски милы, несмотря на ее пестрое «оперенье» и вычурную манеру говорить:

— Ах, Мишутэ… Вы такой нерегламентированный. Ну, давайте устроим рандеву в день субботний…

Добродушное загорелое лицо юноши, густая копна волос, вельветовая куртка, спортивные тапочки и книги в руках давали право полагать, что это студент. Он влюбленно смотрел на девушку и крепко сжимал под мышкой книги.

— Маруся…

— Не Маруся, а Мэри! — Она кокетливо ударила пунцовым ноготком по мускулистой руке собеседника.

В небольших серых глазах Мишутэ мелькнуло огорчение, а все его лицо выразило крайнюю озабоченность.

— Не все ли равно? Ну, пусть Мэри! Только, Маруся, вы знаете мое чувство к вам… Зря вы бросили десятый класс… И надо учиться или работать. Не век же надеяться на папашу…

— Ах, оставьте!.. От вашего резюме у меня начинается меланхолия.

— Меланхолия — понятие устаревшее… Бывает депрессия эндогенная и, наоборот, экзогенная на почве неблагоприятной ситуации… — отчеканил студент и стал откусывать кожицу у ногтя мизинца.

— Вы образованны, как я вижу, но совсем не воспитанны… — процедила Мэри сквозь пунцовые губки, критически оглядывая поклонника.

— Не в этом дело, Маруся! — решительно откусил кожицу ногтя Мишутэ. Теперь его глаза казались больше и смотрели в упор на девушку. — Скоро я кончу учебу, а вы знаете… от вас зависит…

Я продолжала сидеть на скамье. Он взглянул на меня и стал говорить тише, но волнение делало его голос дрожащим и звучным…

— Поедем вместе в деревню… На Кубань.

— Из Москвы угодить прямо в деревню к коровам? Это пикантно.

— Не вижу дурного. Будем там работать…

— А почему бы вам не обосноваться в Москау?

— Нельзя. Долг… стипендию от государства получал.

— Надоела мне ваша философия — рыжеватая челка Мэри вздрогнула.

Может быть, я бы не вспомнила больше никогда о девушке в попугайном наряде, но случай свел меня с ней вплотную. Как дежурного городского психиатра меня вызвали к одному буяну-алкоголику, недавно перенесшему белую горячку. Я прибыла на место.

Обстановка двух маленьких комнатушек была убогая. Склонившаяся девушка с ожесточением мыла пол. Когда она приподняла голову, я остановилась, как вкопанная. Это была Мэри.