Петр Царфис - Записки военного врача

По мере продвижения советских войск в глубь территории, находившейся долгое время под оккупацией врага, у нас стали появляться раненые партизаны. Одного из них, помнится, привезли в ХППГ № 138 раненным в живот, что уже само по себе плохо. А тут еще прошло немало времени после ранения. Ведущий хирург З. Т. Талмуд вместе со своими помощниками, приложив немалые усилия, вывел все же партизана из состояния шока, пребывание в котором равнозначно тому, что «побывать в гостях у смерти», как говаривали тогда. Затем ему была сделана операция.

Но это его, казалось бы, не спасало: началось воспаление брюшины (перитонит), до недавних пор слывшее неизлечимым. Медики не складывали оружия. Врачи появлялись у его койки и днем и ночью. Применялись все известные методы лечения, чтобы поддерживать в нем еле теплившийся огонек жизни.

За этой упорной борьбой со смертью неотрывно следили не только медики и остальные раненые, но и семья партизана — его жена и двое детей, приехавшие навестить отца и мужа и поселившиеся неподалеку от госпиталя. Чтобы утешить детей, отвлечь внимание от страдающего отца, сестры одаряли их конфетами, а раненые мастерили им незатейливые игрушки. Так прошла первая неделя. А потом состояние партизана стало постепенно улучшаться. Через несколько недель ему разрешили выписаться под наблюдение местного врача. Ликовали дети, опять плакала жена — уже от радости, праздничное настроение было у всех. Врачи говорили полушутя-полувсерьез, что «двух-трех таких поединков с Костлявой будет достаточно, чтобы поставить на ноги добрую половину всех наших лежачих». Не углубляясь в подобные подсчеты, могу все же засвидетельствовать, что оптимистическое воздействие госпитальных побед было действительно внушительно.

Тем временем Красная Армия продолжала неустанно продвигаться вперед по всему огромному фронту в тяжелых боях с фашистскими захватчиками. В результате одного из стремительных и победоносных маневров, проводимых по приказу Верховного Главнокомандования, 4-я ударная оказалась по соседству с Ленинградским фронтом, сомкнулась с ним правым флангом. А у ленинградцев, неподалеку от линии соприкосновения с нашей армией, дислоцировался сортировочный эвакогоспиталь № 1170, и там находился в очередной командировке С. С. Юдин. Прослышав об этом от товарищей из штаба фронта, я поспешил установить точный адрес госпиталя. А обнаружив, что это совсем рядом, неподалеку от Пскова, в нескольких десятках километров от нас, поехал туда на несколько дней с благословения начальства. Эта командировка имела для меня большое познавательное значение.

Интересно и полезно было увидеть вновь, как действует выдающийся хирург у операционного стола. Кстати говоря, он выезжал на разные фронты в качестве старшего инспектора Главного военно-санитарного управления, что обязывало его к проверке состояния дел и инструктажу на местах, но отнюдь не к каждодневной изнурительной работе со скальпелем в руках. Однако его хватало на все. Несмотря на всяческие трудности, он продолжал практически делиться своим опытом с войсковыми хирургами. С. С. Юдин показал новые операции на бедрах и суставах, на органах брюшной полости. Вместе со многими я наблюдал ряд проделанных им хирургических обработок ранений бедер и более сложных операций и снова убедился в том, что это была работа высшего класса, наиболее полно и точно отвечающая смыслу хирургического лечения на войне.

Эвакогоспиталь, в котором находился тогда профессор Юдин, был размещен в палатках, почти таких же, как и наш «полевой подвижной». Большой ученый и талантливый хирург обитал в маленькой палатке, которая отапливалась железной печуркой. Я подумал, что тут ему пришлось, очевидно, отказаться от любимых по утрам скрипичных упражнений, и пожалел об этом. Но на кипучей деятельности его такая потеря никак не отразилась.

Характерно, что ассистировал ему на сей раз не опытный хирург, как в бытность у нас в Калинине, а фронтовой хирург из молодых. То был майор медицинской службы Милий Николаевич Аничков, сын известного ленинградского патологоанатома Николая Николаевича Аничкова.

Стройный, худощавый, быстрый в мыслях и движениях, с тонко очерченным лицом, умным и смелым, он выглядел на первый взгляд почти что юношей. Да он, собственно, не очень далеко ушел от юности, этой золотой поры, и был на несколько лет младше меня. Тем примечательнее было то, что он уже окончил нашу старейшую Военно-медицинскую академию, перебазировавшуюся из блокадного Ленинграда в Самарканд, затем дополнил свои знания, полученные в академии, фронтовым опытом, спасая раненых на поле боя.

Однажды ему довелось отправиться на самолете санитарной авиации, легком и маневренном, но беззащитном У-2, за раненым офицером, выполнявшим специальное задание и застрявшим на партизанской базе в белорусских лесах. Район, где предстояло сделать посадку, был обозначен на карте лишь ориентировочно, и, кем он занят, оставалось не очень ясным почти до конца. К тому же плыли облака, висели туманы. Но вел самолет знаменитый на Ленинградском фронте пилот Федор Титовец, ас-истребитель, который после тяжелого ранения в ноги смог добиться, и то с трудом, допуска лишь к штурвалу У-2. И задание было выполнено, можно сказать, под носом у фашистов.

Вспоминая ныне встречи и беседы, выпавшие на мою долю в завершающий период Великой Отечественной войны, я думаю, что они не случайно пришлись именно на тот период. Даже на переломе войны, не говоря уже о первом ее периоде, нам было просто не до воспоминаний, мы были поглощены стремлением к лучшим временам и помыслам о них. А вот когда исход борьбы определился точно и твердо, хотя и оставалось непреложным, что без тяжелого ратного труда побед нет, тут-то и потянуло оглянуться на пройденное.

В это русло, например, повернулась как-то само собой и наша беседа с новым главным хирургом 1-го Прибалтийского фронта полковником медицинской службы профессором Г. М. Гуревичем. Взглянув на него, я сразу вспомнил, как он заседал в составе комиссии, принимавшей государственные экзамены в Киевском медицинском институте в 1939 году. И как я, грешный, не чуя ног под собой, стоял перед оной комиссией трепеща, хотя трепетать было не к чему, занимался прилично. Но вдаваться в рассуждения по этому поводу не хотелось. Меня интересовало, что скажет полковник медицинской службы Г. М. Гуревич о нашем госпитале, а может, о Сталинграде, где он был главным хирургом фронта в течение всей битвы — от обороны до победы. И вот поздней августовской ночью 1944 года я слушал из уст участника этой битвы рассказ о том, как было все там, на волжской твердыне, как воевали наши герои и как спасали их медики.