Виктор Смольников - Записки Шанхайского Врача

Приход Мао Цзэдуна в Шанхай резко отразился и на китайской профессуре. У нас был блестящий профессор-китаец, окончивший парижский университет. Он был богат и приезжал на лекции в новой американской машине с шофером. И вдруг, хотя еще никакие меры против китайской интеллигенции не предпринимались, этот профессор появился в университете - пришел пешком - в синей простой китайской одежде (в нее Мао потом обрядил всех китайцев), на плече он нес палочку, на которой висели завернутые в тряпочку книги.

В английских колониях после трех лет работы было принято отпускать служащих в девятимесячный отпуск. Считалось без всяких на то оснований, что жара вредно действует на печень европейца и следует на девять месяцев съездить в любую страну по выбору служащего. Один русский полицейский пожелал провести свой отпуск в Эфиопии.

Мой черед в фирме «М» из-за войны наступил много позже. Первым уехал Бертон. Это было справедливо и логично, ведь он только что вышел из концлагеря. Когда он вернулся из Австралии, которую выбрал для своего отпуска, я встретил его на набережной и сказал: «Пора неприятностей прошла, сэр. Теперь все будет хорошо». (Работы у нас было много, дела шли хорошо, настроение у всех было приподнятое.) Он мрачно взглянул на меня и ответил: «Хорошо не бывает никогда, а неприятности у нас еще впереди». Он оказался пророком: такого паршивого периода, который мне пришлось пережить, начиная с поездки в Шотландию и до отъезда в Советский Союз в 1954 году, у меня никогда еще не было.

Мой отъезд был назначен на самый конец 1947 года. Я решил ехать на грузопассажирском пароходе «Сити оф Лакнау» водоизмещением восемнадцать тысяч тонн. В 1971 году наш журнал «За рубежом» писал, что этот тип судов начинает исчезать, но в 1947 году это были самые модные суда, на которых путешествовали люди, имевшие много денег и никуда не торопившиеся. Я подходил к этой категории по всем параметрам. Бертон тоже советовал мне плыть именно на этом судне, поскольку сам на таком же плавал в Австралию. Об Австралии он отзывался тепло: там ввели полусухой закон — виски в ресторанах подавали только в чайниках и пили его из чайных чашек. Правда, такие удобства существовали только для тех, кто мог позволить себе ходить по ресторанам, рабочие оказались в значительно более трудном положении. Пивные открывались не раньше шести часов вечера, и люди должны были выстаивать длинные очереди, чтобы выпить кружку пива. Другими впечатлениями об Австралии Бертон не делился, или я запамятовал, о чем он еще рассказывал.

Грузопассажирские суда Бертон нахваливал. По его словам, они действительно представляли собой место, где можно было хорошо отдохнуть. Компания продавала билеты не до определенного порта, а до страны. В какие порты будет заходить корабль, зависело только от груза, а не от желания пассажиров. На судне была одна палуба с каютами первого класса, за которые компания брала бешенные деньги. Я заплатил что-то около двухсот фунтов стерлингов за каюту с отдельной ванной, правда, в стоимость билета входило еще и первоклассное питание. По валютному курсу тех лет это составляло, кажется, более шестисот американских долларов. Никакого срока плавания заранее не объявлялось. Наше путешествие из Шанхая в Лондон продолжалось восемьдесят пять суток. Надо заметить, что это же расстояние обычный океанский лайнер преодолевает за пятнадцать суток, а самолет - за несколько часов, но я не вижу в этом никакой прелести. Ведь мы за время своего путешествия увидели так много интересного.

В этой главе - да и в последующих - имитируя манеру капитана Кука, я часто буду цитировать свой дневник, который начал вести сразу при выходе из Шанхая.

В тот период настроение у англичан было особенно антисоветским, а тут еще агент компании, мой пациент, прибывший на пароход, зашел ко мне в каюту и спросил: «Док, а правильно ли вы делаете, уезжая сейчас в Англию и оставляя семью в Шанхае? Ведь война может начаться в любой момент». Худшего напутствия трудно было бы придумать.

Недалеко от нас на рейде стоял белый скандинавский пароход «Кина», он шел следом за нами на Филиппины, в порт Табако, но днем позже. Забегая вперед, скажу, что скандинавам не суждено было дойти до Табако, их корабль потонул во время тайфуна.

«13 декабря 1947 года. В 10:00 погрузили вещи на пароход. Наконец мы снялись с якоря. Учусь убивать время после многих лет ежедневной спешки. Дошли только до Вузунга. Это старая полуразвалившаяся крепость в устье Вампу, притока Янцзы. Стали на якорь из-за плохой погоды. Настроение нервное. Последние газетные известия тревожат. Я подумал, что здоровые люди боятся вероятностей, а неврастеники - возможностей, что значительно расширяет круг их страхов. Желудок иногда превращается в тугой блин. У неврастеников душа, по-видимому, помещается в желудке.

Сейчас мы все время идем вдоль берега. Кругом китайские рыболовные джонки. Снялись с якоря в Вузунге 14 декабря, а через два дня должны прибыть в Гонконг. Погода совсем весенняя, и я гуляю по палубе без пальто. 16 декабря вошли в гонконгскую гавань. К нам подошел катер, и полицейский, говоривший с сильным русским акцентом, увидев мой советский паспорт, молча поставил печать, разрешающую мне выход на берег».

Я поехал на берег после обеда и за двадцать центов поднялся по висячей дороге на Пик - район, где проживает гонконгская аристократия. В Гонконге, как мне объяснили, о социальном положении человека можно судить по высоте над уровнем моря того места, где построен его дом. Удивительно удобный и простой способ определять ценность человека. Таская с собой альтиметр, можно точно узнать, к кому тебя пригласили в гости. С Пика открывается красивый вид на сам город, на гавань, на Ка-улуй, находящийся на материке, и на горы Гуандунско-го полуострова. Люди, видевшие Неаполь, говорят, что Гонконг красивее Неаполя, а люди, побывавшие в Пенанге, утверждают, что Пенанг красивее Гонконга.

Я видел Гонконг и Пенанг, но не менее красивыми мне показались и Табако со своим вулканом Манон, и Канди на Цейлоне, и деревни Южной Англии, и Северная Шотландия... А Урал, а Байкал! Вообще, такая категоричность, по-моему, несерьезна. Вот старые фабричные районы - с дымом, с мрачными зданиями - безобразны везде: и в Лондоне, и в Эдинбурге, и в Шанхае, и в Санкт-Петербурге. У меня есть книга английского художника под названием «Другой Лондон». В ней нет рисунков Букингемского дворца, Гайд Парка, статуи Эроса на Пика-дилли, но есть другие: ломбард и выходящая оттуда бедно одетая женщина с ребенком на руках, задние дворы Лондона с развешенным на веревках бельем, бары для бедняков... Страшный этот другой Лондон. Как-то в Лондоне я свернул с блестящей фешенебельной улицы за угол и вышел на параллельную улицу. Боже, какой контраст на расстоянии всего ста метров. Обшарпанные дома (правда, в 1947 году город еще не успел оправиться от бомбежек гитлеровцев, и повсюду виднелись кучи обломков и кирпичей), старушки в шляпках времен королевы Виктории - и по фасону, и по возрасту, какие-то нищенки в лохмотьях... И это в столице некогда гордой империи!