Виктор Смольников - Записки Шанхайского Врача

Моими учителями были французские иезуиты, они колоритны и заслуживают того, чтобы им посвятить несколько страниц. Чаще других я вспоминаю ректора университета «Аврора» Жоржа Жермена, который, помимо занятий административными делами, преподавал дипломатическое право. Прекрасный человек - красивый, спокойный, доброжелательный и умный (если не делать далеко идущих выводов из той истории с советским флагом).

Студенты его любили. Он был автором предисловия к моей первой книге «О контроле деторождения», написанной мной, когда я был студентом третьего курса. Жермен не знал русского языка, но верил, что я пишу правильно. И он так и не узнал, что через пятьдесят лет я стал думать об этом совсем по-другому.

Профессора философии отца де Рокура у нас в университете никто не любил. Говорили, что он ярый монархист и развил активную деятельность во Франции, чтобы посадить на престол графа Парижского, претендента на французский престол. Его сослали в Шанхай, и я учился у него философии.

Замечательная фигура - отец Виттран, профессор математики на технологическом факультете. Высокий, красивый, седой старик, с абсолютно белой бородой ниже пояса. Он носил пенсне и никогда не улыбался. Когда китайские коммунисты взяли Нанкин и все пытались угадать день их прихода в Шанхай, Виттран заметил: «Это же просто. Возьмите расстояние от Нанкина до Шанхая, определите расстояние, проходимое пехотой в один день, и разделите одно на другое». Меня такое мнение заинтересовало, и, встретив отца Ришара, профессора экономической географии, я спросил, что он думает по этому поводу. Ришар ответил дипломатично и уклончиво: «Возьмите нормального молодого человека и начните его учить одной математике. Через два года он не будет в состоянии понять самых простых вещей». Тогда я пошел к моему бывшему профессору биологии отцу Эрно и задал ему тот же вопрос. Циник Эрно проворчал: «Вы лучше спросите отца Виттрана, что он делает со своей бородой, когда ложиться спать: кладет ее сверху одеяла или под одеяло?».

Здание университета "Аврора"

Эрно был самым первым моим профессором. Он читал курс биологии на первом курсе и свою первую лекцию начал словами: «Господа, не признавайте никаких авторитетов. Доходите до всего своими собственными мозгами и талантом, если они у вас есть. Не доверяйте чужому знанию. И мне не верьте». В другой раз он заметил: «Завтра после обеда устный экзамен по зоологии. Если на обед будет хорошее вино и заячий паштет, все у вас сойдет гладко. Если не будет - берегитесь». Старик теперь, конечно, уже умер, и я очень боюсь, что за свою непочтительность к авторитетам - а для иезуита это хуже, чем смертный грех, - он, вместо того чтобы попасть в католический рай, сидит сейчас в католическом аду, который, по имеющимся здесь, на земле, сведениям, совсем неподходящее место для профессора биологии.

Жак Фламэ, декан медицинского факультета. К нему я заходил два раза в неделю в течение шести лет, когда приезжал в университет читать свои лекции. Он преподавал патоморфологию и свою специальность знал хорошо. У меня о нем остались самые хорошие воспоминания (хотя он был, конечно, настроен антисоветски, все они были так настроены). Как-то я пригласил его в советский клуб посмотреть кинофильм о нацистских концлагерях, уже освобожденных советской армией. Это было событием: иезуит в советском клубе. В середине кинофильма он вдруг вздрогнул и прошептал: «Боже мой! Смотрите,

Смольников, вон тот справа - мой профессор из Лионского университета». Я увидел на экране скелет с выжженным номером на предплечье.

Не могу обойти вниманием францисканскую сестру Та-бернакль. Простое лицо с ясными бледно-голубыми глазами. Типичная героиня романов Базана: во французской крестьянской семье (не то в Нормандии, не то в Бретани) она была последней дочерью в семье, отданной в монастырь. Всегда вспоминаю о ней как о действительно хорошем человеке. В то время я заведовал детским отделением и многому у нее научился. Как-то она позвала меня в палату и сказала: «Доктор, посмотрите, доктор М. велел этому малышу вливать под кожу физиологический раствор, но ребенок очень мал и не может его весь впитать. Видите, он весь распух». Ребенок был действительно весь вздут. И это мне говорила простая французская крестьянка в 1942 году, когда даже термина «парентеральное питание» не существовало. Очевидно, для нее тоже были характерны антисоветские настроения, но со мной она никогда о Советском Союзе не говорила. Ее очень тревожило, что я схизматик (католики считали православных схизматиками, а православные - католиков; схизматик, значит, раскольник) и поэтому могу не попасть в рай. Я подозревал, что она каждый вечер молилась за меня. Сестра Табернакль подарила мне молитвенник на французском языке с надеждой, что я просвещусь и обращусь к «истинной вере». Просвещения и обращения не произошло, но память об очень доброй женщине осталась навсегда.

Медицинскую деонтологию (врачебную этику) нам преподавал профессор отец Бонэ. Толстый серьезный старик, он все знал о деонтологии и ровно ничего о медицине. Он подробно объяснял нам, студентам пятого курса, как делать кесарево сечение при помощи акушерских щипцов, то есть как разрезать живот при помощи овального совершенно тупого инструмента! Он также сообщал нам, что гонореей можно заразиться не только половым путем, но и просто используя сиденье в туалете, на котором до этого сидел больной. Это, по-видимому, сообщалось на тот случай, если с острой гонореей к врачу придет монах.

В 1946 году, с отъездом профессора терапии Мальваля во Францию, меня пригласили в университет «Аврора» занять его место. Я был полностью загружен в фирме «М», но коллеги разрешили мне читать две лекции в неделю, а иезуиты назначили помощника - китайца, который читал еще две лекции. Я выбрал себе болезни сердца, крови, печени и почек, а также венерические болезни.

Всего в университете обучалось не более тысячи человек, преимущественно китайцы. Небольшое количество студентов давало возможность почти каждому из них лично общаться с профессурой. Курсы, естественно, были малочисленными. На нашем курсе, когда я поступил на медицинский факультет, начинало учебу тридцать два студента, а окончило шестнадцать, остальные провалились на тех или иных экзаменах. На одном из курсов отделения гражданских инженеров училось всего четыре студента: два китайца и два брата Сукеники - Михаил и Александр. Канцлер университета так и называл этот курс объединенным именем «Les Soukeniks - Сукеники». Братья праздновали не только католическую пасху, но и еврейскую, чему китайцы были весьма рады - для двух китайцев профессора не хотели приходить на курс читать лекции. Мы, правда, праздновали еще и русскую пасху, но китайцы от этого ничего не имели.