Оливер Сакс - Пробуждения

Воображать, что такую метеорологическую ситуацию можно «разыграть», применяя фиксированные формулы и правила наиболее упрощенного вида, это все равно что заставить слепца изобразить на холсте реальную картину мира [Не случайно, что те, кто больше других склонен говорить о леводопе как о «чудо-лекарстве», также склонны к публикации сложных таблиц, формул и правил правильного применения «магического средства». Такие мистические и механистические подходы не только подвергают опасности больных, но и не являются научными в своей основе, так как основываются на неверном подходе к Природе. Творцы таких формул испытывают надменные чувства в отношении Природы: она-де существует только для того, чтобы распоряжаться и править ею, хотя в действительности мы должны испытывать благоговейное чувство и потребность понять ее.]. Для такого подхода надо быть алхимиком или астрологом — «поставщиком» секретов. Это есть «математическая химера, раздувшаяся до невероятных размеров в биологическом вакууме» (если воспользоваться этим образом Хаксли, который тот, перифразировав, заимствовал у Рабле). Нельзя, таким образом, играть в терапевтические игры, каковы бы ни были при этом наши желания, но — в той только мере, в какой они вообще допустимы — в них можно играть «на слух», интуитивно оценивая, что же именно происходит в действительности.

Надо отбросить все предположения и догмы, все правила и формулы, ибо они ведут лишь к безвыходному положению или катастрофе. Надо перестать рассматривать всех больных как безликие реплики и воздавать каждому индивидуальным вниманием, вниманием к тому, как чувствует себя именно этот больной, каковы именно его индивидуальные реакции и склонности. Только таким способом, с больным как равным себе, как сотоварищем, а не как с марионеткой, можно отыскать наилучшую стратегию, выбрать тактику, которую можно немедленно изменить, когда меняется клиническая ситуация. Поскольку «стратегическое пространство» не является простым и сходящимся в одной точке, интуитивное «чувство» является единственным безопасным путеводителем, — а в этом отношении больной подчас значительно превосходит своего врача.

Должен еще раз подчеркнуть, чтобы избежать ненужных недоразумений и непонимания: пациенты, чьи случаи рассматриваются в этой книге, не являются и не должны были являться членами произвольно выбранной группы, «честной выборкой» из всей популяции больных паркинсонизмом. Сам факт, что многие наши больные столкнулись с чрезвычайно тяжелыми, сложными и неизлечимыми формами заболевания, есть показатель именно их положения, каковое намного хуже почти во всех отношениях, чем положение их собратьев по несчастью, получающих лечение амбулаторно. Реакции наших больных на леводопу почти во всем являются преувеличенными и экстремальными: люди переживают самое интенсивное «пробуждение», испытывают самые тяжкие бедствия и осложнения. В количественном отношении их реакции по амплитуде намного превосходят реакции подавляющего большинства больных паркинсонизмом, но качественно эти реакции лишены своеобразия, и проливают свет на реактивность и природу заболевания у всех пациентов с паркинсонизмом, и более того: на природу высшей нервной деятельности всех человеческих существ.

Изучая природу этих реакций, мы приходим к выводу, что им присуще иное универсальное качество. Его невозможно понять в энергетических и экономических терминах, которыми мы до сих пор пользовались. Необходимо, но абсолютно недостаточно говорить об этих реакциях как о «взлетах», «срывах», «избыточности», «истощении», «рикошетах», «распадах», «расщеплении» и т. д., ибо они вызваны качествами личности, которые могут быть выражены только в драматических или сценических терминах. Личность проглядывает во всех ее реакциях, в длительном раскрытии или прозрении самой себя.

Больной всегда играет роль на сцене театра своего сознания. Приходит в движение весь театр памяти, вспоминаются давно забытые сцены далекого прошлого. Они заново разыгрываются на сцене этого театра с той непосредственностью, которая стирает бег прошедшего времени. Реальные и возможные сцены вызываются к жизни, предчувствия и представления того, что, возможно, когда-то происходило, или того, что еще может произойти, проплывают в сознании больного во всех мыслимых вариациях.

Леводопа в этом отношении может послужить своего рода странной и сугубо персональной машиной времени, доставляя больного в любой момент времени прошедшего и времени возможного, его прошедшего и его возможного, и делать это в ощутимом «сейчас». Миры прошлого и, возможно, бывшие миры проходят перед внутренним взором больного как привидение, они нестерпимо реальны, но нереальны, как и подобает призракам. Актуальное, возможное, виртуальное смешиваются в зловещем, но прекрасном слиянии, и эту множественность существования мы можем назвать бледным словом «перенос» (этот феномен ясно виден в прозрениях Марты Н.).

Роза Р., пробудившись, оказалась в 1926 году. Это был только ее 1926 год, и ничей больше. Фрэнсис Д. вспомнила свою дыхательную идиосинкразию, и это была ее личная, неповторимая и уникальная идиосинкразия. Мириам Х. во время кризов переживала (галлюцинаторные) воспоминания об «инциденте» из прошлого, ее личного, и ничьего больше, прошлого. Магда Б. в своих личных и неповторимых галлюцинациях видела мужа, чувствовала его присутствие, его отсутствие, чувствовала его неверность, и это был только и единственно ее муж, и ничей больше. Какой абсурд — называть эти феномены побочными реакциями! Или воображать, что можно понять их природу, не прибегая к ощущениям и личности, к целостному строению личности и конституции каждого отдельного больного [Анамнестическая мощность леводопы является одним из самых примечательных ее эффектов, тех, которые (в их исходном, платоническом смысле) наиболее явно и отчетливо указывают на природу «пробуждения». Качество воспоминаний, индуцированных леводопой, абсолютно характеристично и очень поучительно. Воспоминания не являются потоком смутных образов прошлого или расчетливым воспроизведением в уме заученных фактов. Это внезапное, спонтанное и «непроизвольное» живое припоминание значительных моментов из личного прошлого, воспроизведенных с такими отчетливостью, конкретностью, непосредственностью и силой, что можно назвать его повторным переживанием или повторным бытием. // Характер живой памяти, где самость и мир, образ и аффект полностью и нераздельно слиты воедино, разительно отличается от характера механической или моторной памяти (буквальной регистрации «информации» или «данных» в том смысле, в каком этот термин применяют в отношении компьютеров). Внезапные явления личной памяти не имеют ничего общего с «мертвым» качеством повторного просмотра накопленной в мозге документации. Это явление переживается как интенсивное, подвижное повторное проживание прошлого, живые воспоминания (похожие на воспоминания клиента психоаналитика или живописца), в ходе которых человек «вспоминает» свою утраченную идентичность, свою цельность или забытое прошлое. Качество этих зафиксированных, схваченных моментов показывает нам качество самого опыта и напоминает (как это постоянно демонстрировал Пруст во время болезни), что наша память, наше «я», само наше существование состоит исключительно из собрания моментов: «Великая слабость, и в этом нет сомнения, заключается для человека в том, что его личность есть не что иное как собрание моментов. Но это и великая сила: все зависит от памяти, а наша память о моментах ничего не знает о том, что произошло после них. Тот момент, который она отметила и удержала, все еще длится, все еще живет и остается вместе с человеком, который запечатлен в нем» (Пруст, «Воспоминание о минувших вещах»).].