Мэри Кэссиди - Место преступления – тело. Судмедэксперт о подозрительных смертях, вскрытиях и расследованиях

Еще с нами был судебный рентгенолог Марк Винер, эксперты-криминалисты, в том числе фотограф, дактилоскопист и сотрудник, ответственный за хранение вещественных доказательств, – все они прибыли из Англии, чтобы присутствовать при извлечении тел, записи и съемке места преступления. За нашу безопасность в Сьерра-Леоне отвечали нигерийская и индийская армии.

Траншея, в которой лежали тела, находилась в тылу врага, отсюда и сложности с попаданием на место преступления. Мы надеялись, что армия ООН сможет отбросить мятежников и удержать их, чтобы дать нам время достать тела.

Внезапно я поняла, что мой муж, возможно, был прав, когда раздражался из-за моего безрассудного отношения к собственной безопасности и к тому, как это может повлиять на всю нашу семью, если что-то пойдет не так. Британское правительство запретило Сью выходить из отеля, пока они не убедятся в ее безопасности, но, казалось, никто не беспокоился обо мне, Роберте и Марке – мы ожидали сообщения, что вражеская армия отброшена и появилось небольшое временное окно, чтобы попасть к телам и вернуться обратно.

Следующим утром нас забрали, посадили в вертолет и повезли в джунгли. Нигерийский командующий допросил нас, сказал, что нам необходимо двигаться, как только получим сигнал, и не поднимать головы: европейцы были легкой мишенью. На джипе мы заехали глубже в заросли. Казалось, там мы просидели несколько часов, пока не узнали, что мятежники отброшены, однако армия ООН не могла предугадать, сколько им удастся сдерживать вражеский натиск. Мы пробежали к окопу, не поднимая голов. В конце концов там мы проработали небольшое количество времени, раскопали тела и задокументировали все находки. Первая фаза прошла успешно, без происшествий.

Потом нас передали индийской армии – мы были приглашены на обед, – а затем мы вновь запрыгнули в джип и вернулись к своим.

Лагерь индийцев располагался недалеко от вражеской линии. Нам казалось, еду будут подавать в жестянках, однако мы не поверили своим глазам: посреди джунглей на поляне раскинулась невероятная палатка, походившая на миниатюрный Тадж-Махал.

Нам предложили горячую воду, чтобы умыться; я попробовала лучшую индийскую еду в своей жизни, а вино подавали в настоящих бокалах.

Мы вернулись в отель, чтобы сообщить коллегам последние новости и назначить вскрытие на следующий день. К счастью, местный судмедэксперт согласился предоставить нам свой морг. На следующее утро мы вновь отправились во Фритаун, на этот раз в больницу. Несмотря на очевидную бедность и тот факт, что многие местные жили в хижинах, по большей части люди казались вполне счастливыми: дети ходили в школьной форме, в ослепительно-белых рубашках и носках. Свидетельства войны были повсюду: многие мужчины носили ужасные шрамы, у некоторых недоставало конечностей, но жизнь продолжалась.

Морг оказался темным и сырым, в комнате находилось лишь базовое оборудование, но его нам было достаточно. Помещение вызывало приступы клаустрофобии, а смрад стоял невыносимый. Вскрытие не обещало трудностей: нам было необходимо опознать мужчин и установить причину смерти.

В какой-то момент я вышла из морга, чтобы подышать свежим воздухом. Здание находилось за больницей, вокруг рос густой кустарник. Я оперлась на дверь и огляделась: неподалеку стояло дерево без единого листика, а на ветви взгромоздились два стервятника и смотрели на вход в морг.

По спине пробежала дрожь. Как, скажите на милость, я оказалась здесь? Я ведь никогда не собиралась становиться судебным медиком. Как и многие определяющие события в моей жизни – брак, дети, переезд в другую страну, – это случилось как-то само собой. Я была средним ребенком в семье, отец работал поставщиком угля. Уверена, его клиенты думали, что у нас очаровательная жизнь, и мне тоже так казалось. Мы жили в муниципальном доме с одной спальней в небольшом городке Крейгнеек в 30 километрах от Глазго, но, когда мне исполнилось семь лет, переехали в дом с тремя спальнями в Уишо в нескольких километрах. Там у нас с младшей сестрой Моникой была спальня на двоих, а наш брат Джим – старше меня на семь лет – занял отдельную комнату. Нам казалось, дела пошли в гору.

Однако, сравнивая нашу жизнь с жизнью друзей, мы видели разницу: по пятничным вечерам и субботам мы работали на благо семейного бизнеса. Мы собирали «кредитные деньги» – деньги, которые получали за уголь, доставленный клиентам в течение недели. Особой квалификации для такой работы не требовалось: нужно было сложить стоимость двух мешков с углем, мешка углевого мусора и жидкости для розжига, а еще знать, сколько отдать сдачи с пяти фунтов. Как только мы овладели арифметикой, то стали получать зарплату. Вернее, не совсем, но у нас всегда были деньги на сладости, которые можно купить в школе. В классе я лучше других владела арифметикой, особенно счетом в уме.

Поэтому с шести или семи лет мы с Моникой стали помогать родителям. Иногда мы ездили по домам в машине, но куда веселее было ехать в грузовике. Маленькими мы порой запрыгивали на подножку грузовика, как ниндзя, а затем карабкались в кабину, часто во время движения. Мыслей о здоровье и безопасности даже не возникало. Я все еще помню, где была, когда узнала новость о смерти Джона Кеннеди: собирала деньги за уголь «на проселочной дороге». Отец никогда особо не запоминал названия дорог и деревень, но мы всегда понимали, о каком месте он говорит. Хуже дело у него обстояло с именами (думаю, это наследственное, потому что я страдаю тем же). Он перевел игру в ассоциации на новый уровень: «Кошатницей» стала женщина с несколькими кошками (я старалась не заходить к ней домой, пока она искала деньги, так как запах стоял убийственный), а «Фартучком» – пожилая леди, попросившая отца купить ей новый фартук или передник, чтобы надеть его на парад Оранжевого ордена [7](«Пусть вы и католик, мистер Кэссиди»), сама она не могла попасть в магазин. Отец же был услужливым человеком.

Жизнь шла бы своим чередом, «нормально», если бы отец не избегал лечения так называемого уплотнения артерий – атеросклероза, вызванного частично генетической гиперхолестеринемией (у меня она тоже есть), но в основном курением больше восьми сигарет в день (этого я не делаю).