Владимир Кованов - Призвание

Наутро доложил обо всем полковнику Тарасенко. Тот сразу же одобрил мое предложение и попросил начальника отдела кадров послать в Главное военно-санитарное управление письмо с просьбой откомандировать в наше распоряжение майора медицинской службы Шмелева. Буквально через день-два пришел положительный ответ.

Довольный успехом, я отправился к Ивану Васильевичу, чтобы вручить ему предписание. И вдруг он говорит:

— Знаешь, Володя… Кажется, я согласился, не подумав. Мне ведь и тут неплохо. А главное, здесь со мной жена, ребенок. Куда я их дену?

— Но, послушай, дело сделано. Ты просил — я уважил твою просьбу. О чем сейчас-то толковать?!

Шмелев задумался, а потом сказал:

— Тогда уж выручай до конца, поговори сам с женой.

Пришлось взять на себя этот разговор. Впрочем, когда жена Ивана увидела предписание, она поняла, что спорить бесполезно: новое назначение мужа — дело решенное. По ее глазам мы поняли, что «сцены» не будет. Улыбаясь сквозь слезы, она сказала мужу:

— Не беспокойся о нас, я с дочкой поеду к твоим родителям в Горький…

Так началась деятельность И. В. Шмелева в нашей армии.

Много позже, будучи уже профессором, заведующим кафедрой хирургии медицинского института в Краснодаре, он всегда с большим удовлетворением вспоминал о своей службе в действующей армии и при подходящем случае с гордостью показывал студентам боевые ордена.

В Новозыбкове и соседних деревнях располагались госпитали и медсанбаты, прибывшие вместе с нами из южных районов страны. Там мы привыкли к степям, к жаре, научились зарываться в землю, здесь же были совершенно другие условия: топкие болота, густой лес, бездорожье. То и дело идут дожди, беспощадно ест мошкара и комары. Ночи, даже летом, студеные и сырые. Белье постоянно влажное, а про портянки и обмотки и говорить нечего.

Опыта работы в лесисто-болотистой местности медицинская служба нашей армии не имела. По-новому встали вопросы оказания первой помощи в войсковом районе и выносе или, вернее, вывозе раненых на волокушах с поля боя. Если на юге раненый мог какое-то время ждать, пока за ним придут санитары, то здесь в холоде, промокший до нитки солдат не мог ждать и часа. Словом, возникло много осложнений. Надо было все предусмотреть и продумать до мелочей.

Как великую удачу воспринял я знакомство с теоретиком военно-медицинской службы и блестящим военно-полевым хирургом, генерал-майором медицинской службы профессором С. И. Банайтисом. Невысокий, плотный и очень подвижный, он часами рассказывал нам о специфике работы медицинской службы в здешних условиях.

— Помните, — говорил Банайтис, — согреть и обсушить раненого — первое дело, даже если он и не в таком тяжелом состоянии. Требуйте от начальников медсанбатов и госпиталей, чтобы не упускали это из виду. Хорошая, горячая баня — важное средство не только для лечения раненых, но и для профилактики всяких заболеваний.

Он объяснял, как организовать специальные шоковые палаты, сушилки для одежды. Мы жадно ловили каждое его слово.

— Хорошо бы, — говорил генерал, — наладить переливание крови и кровезаменителей в полковых медицинских пунктах. Надо широко применять вагосимпатическую блокаду и поднадкостничную анестезию при огнестрельных переломах костей конечностей. (Речь шла об обезболивании места перелома на время иммобилизации шиной.) Я не говорю уже о важности правильной иммобилизации при переломах и остановке кровотечения из поврежденных кровеносных сосудов, — это вы хорошо знаете и без меня. Но учтите: здесь, в болотах, все элементы хирургической помощи приобретают особое значение!

Однажды, заехав к нам в санотдел, Банайтис попросил:

— Пропылился порядком, может, устроите мне баньку?

Решили поехать в терапевтический госпиталь, который находился недалеко от Новозыбкова. Начальник его был польщен приездом генерала и, узнав о его желании, немедленно приказал истопить для нас баню.

Это был небольшой сруб, сверху из него торчала труба и курился сизый дымок. Мы вошли в предбанник, разделись, пролезли в узкую дверь. Через крошечное окошечко едва-едва пробивался луч света. Когда плеснули на раскаленные камни полка ковш воды, шипя, поднялись клубы горячего пара. Дышать стало трудно.

Вдруг я заметил, что генерал к чему-то принюхивается. Он подошел к печке и вынул чугун… с самогоном. Вот так раз! Банайтис, видимо, был доволен находкой.

— Подайте-ка, Владимир Васильевич, команду, — сказал генерал, — чтобы доставили нам хлеба и квашеной капусты.

Я высунулся наружу и сказал дежурному солдату:

— У генерала распух сустав на ноге, для припарки нужен вилок капусты и краюшка хлеба.

Уж не знаю, что и как он понял, но только через несколько минут мы имели каравай душистого хлеба и квашеную капусту.

Так «парились» мы часа полтора — два, а когда вылезли из бани и с трудом оделись, генерал, хитро посматривая на начальника госпиталя, стал ворчать, что-де в бане оказалось угарно.

…В те дни мы ждали приезда нового командующего армией. Говорили, что к нам из Севастополя едет генерал Александр Александрович Лучинский.

Как-то под вечер к дому, где я жил, подкатил «виллис» члена Военного совета генерала А. Н. Мельникова. Мне предложили срочно вылететь километров за полтораста в авиационный госпиталь, где по дороге остановился Лучинский. Оказывается, генерал был ранен в бедро и, не поправившись как следует, отправился к новому месту службы. В дороге от сильной тряски на месте ранения образовался гнойник.

Мы понимали состояние генерала, его раздражение по поводу неожиданно возникшего осложнения. Надо было принимать армию и не сегодня-завтра вводить ее в бой, а тут врачи предлагали госпитализироваться. Кто знает, сколько времени придется ждать, пока заживет рана? Осмотрев генерала, решил попробовать свой метод лечения — отсасывание гноя из очага и введение раствора пенициллина. Пенициллин в госпитале, к счастью, оказался. Несколько сеансов лечения были дополнены физиотерапией. Через три дня командующий встал на ноги, а через неделю мог продолжать службу. Так завязалась наша дружба с Александром Александровичем, и мы поддерживали ее до конца войны.

В начале лета 1944 года войска 1-го Белорусского фронта вели тяжелые бои с обороняющимся противником. Наши части продвигались на запад, к Бобруйску и Минску.

28-я армия, находившаяся какое-то время в резерве Верховного Главнокомандования, была передана в состав 1-го Белорусского фронта. В течение нескольких суток ее соединения, переправившись у Речицы через Днепр, выдвинулись на линию Озаричи — Мозырь.

Поначалу трудно было ориентироваться в топких болотах Полесья, находить дорогу в медсанбаты. А в полковые медицинские пункты некоторых дивизий можно было добраться только с помощью проводников, да и то днем. Ночью, во тьме, по бездорожью это было невозможно. Сколько раз мы буквально плыли, а не ехали на потрепанном «виллисе» по изрытой, топкой дороге.