Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

Выписавшись из родильного отделения, Екатерина Ильинична временно жила у М. А. Тумаркиной, но как только оправилась, усиленно начала искать место врача вне Москвы, где легче было бы как-нибудь прокормиться и ей, и сыну. Теперь вообще невозможно представить себе, с какими трудностями, лишениями и прямо героической решимостью была сопряжена тогда поездка из Москвы для ознакомления с условиями предлагавшейся работы. Уже после моего отъезда из Москвы Екатерина Ильинична взяла место врача в Бородине — заведовать участковой больницей и вести ежедневный приём в амбулатории с выездами также к больным в окрестные сёла. В суровых зимних условиях пришлось переезжать из Москвы по железной дороге, а затем от станции — на лошадях. Огромная загруженность амбулаторной работой, частые выезды к больным, необходимость доставать хотя бы самое скудное пропитание — всё это было возможно только благодаря тому, что удалось найти деревенскую девочку в качестве няни.

Из-за лекций и работы по созданию Отдела коммунальной и социальной гигиены в Музее города я смог только в апреле 1920 г. вновь побывать в Москве и получить через московский губздравотдел направление для поездки в Бородино. На рассвете я вышел на станции. Расспросил, как пройти до Советской участковой больницы, и, не теряя времени, пустился в путь. Несколько километров дорога проходила по полю Бородинского боя, и я без путеводителя при восходе солнца проходил от памятника к памятнику, прочитывая надписи на обелисках и мемориальных досках. Подошёл, наконец, к речке и, пройдя ещё несколько километров, увидел парк и рядом с ним здание, в котором, по моему предположению, могла помещаться участковая больница. Ни одной живой души в такой ранний час нигде не было видно. Спросить не у кого. Утренний холод, усталость, да, пожалуй, ещё и неприятное чувство голода не очень располагали к терпеливому ожиданию, пока повыше подымется солнце. У запертых ворот я без всяких приключений перебрался через ограду. Долго стучался у первой входной запертой двери в каменный дом. Безрезультатно. Стал обходить дом и заглядывать в окна. Зимних рам уже не было. В довольно большой комнате я увидел через стекло кого-то спящего на кровати, а подле кровати детскую постель. Я сильно постучал в окно. Проснувшаяся Екатерина Ильинична подошла к окну. Никакой подоконник не помешал мне войти в комнату раньше, чем удалось найти и добудиться дежурного сторожа. Я провёл в Бородино несколько дней.

По многу часов, пока Екатерина Ильинична была занята амбулаторным приёмом, сидел я на высоком обрывистом берегу реки, за которой расстилалась мягкая весенняя зелень луга, видны были избы ближайшей деревни.

Я был не один. Тёплое солнце ласкало моего уже полугодовалого сына, которому я срывал ветки ивы с распустившимися нежными листочками и пушистыми «котиками». Он уже начинал улыбаться, а срываемые для него ветки, листья и цветки пока что, увы, развлекали только меня.

Другой мой приезд в Бородино состоялся в начале июня. За два-три месяца жизненные проявления тогда уже девятимесячного сына значительно расширились и сделались гораздо более оживлёнными и интенсивными.

Памятен мне отъезд из Бородина в июле. Рано утром опять вышел я на Бородинское поле. Опять перед моими глазами, вблизи и на километры вдаль высились памятники великого Бородинского сражения. На станции узнал, что поезда на Москву со вчерашнего дня не было, что попасть на него очень трудно, много пассажиров на станции ждут уже целые сутки. Но мне, во что бы то ни стало, нужно было возвращаться в Петроград, так как истекал срок моей командировки. Я набрался решимости как-либо попасть в поезд. Однако решимость эта не привела ни к каким результатам. Когда поезд остановился, миновав станцию, я успел добежать до него и даже пробежать вдоль всех вагонов, но все они, все ступеньки были плотно забиты людьми. Все эти счастливцы, едва державшиеся на ступеньках, были глухи к мольбам и просьбам пропустить в вагон. Да и куда в вагон, когда там людям стоять тесно и двинуться невозможно! С отчаянием смотрел я на удалявшийся состав с висящими на ступеньках и плотно заполнившими проходы людьми. Что было делать? Возвращаться обратно? После переговоров со станционными служащими я узнал, что есть надежда на прибытие внеочередного теплушечного состава. В течение нескольких часов прогуливался я подле станции, подсаживался к группам таких же, как и я, чающих появления поезда. Наконец он появился. Раздвижные двери во всех вагонах были закрыты. Попытки открыть их были безуспешны, изнутри их удерживали люди, плотно, до отказа заполнявшие теплушки. Кое-как мне удалось, несмотря на сопротивление, просунуть руку в слегка раздвинутую в одном вагоне дверь и с огромными усилиями подняться. Поезд уже начинал двигаться, и я умолял впустить меня. Откуда-то из глубины вагона раздался неожиданно голос, называвший меня по имени и отчеству, и твёрдо, решительно требовавший впустить меня в вагон. По голосу узнал меня оказавшийся в толпе пассажиров Артемий Яковлевич Закс, замечательный педагог, зам. директора Лесновского коммерческого училища, хорошо знавший меня как председателя родительского комитета. Как мог узнать Артемий Яковлевич мой голос, хотя в течение двух-трёх лет мне не приходилось с ним встречаться? Как могла у него появиться мысль обо мне здесь, вдали от Петрограда? Для меня это и сейчас представляется непостижимым. Как бы то ни было, только благодаря этой сверхъестественной случайности я доехал до Москвы, а оттуда, хотя и с опозданием на два дня, добрался до Петрограда.

Осенью Екатерина Ильинична переехала в Петроград. Остановилась у сестры. Илику уже было больше года. Я помогал носить его в консультацию для обеспечения ему карточки на получение молока. Стойко преодолевая все трудности тогдашнего положения, Екатерина Ильинична переехала ещё до наступления зимы в Старый Петергоф, где приняла на себя заведование детской инфекционной больницей. В отдельном небольшом деревянном домике при больнице была квартира для врача.

Нелегко было добираться из Лесного до Балтийского вокзала, а затем до станции Старый Петергоф. Я проделывал этот путь каждую неделю, оставался обычно с Иликом все праздничные дни. У меня сохранилось несколько тетрадей с наблюдениями за развитием «второй сигнальной системы» у Илика (на втором и третьем году жизни) и за первыми признаками зарождения складывавшейся его человеческой личности.

Когда выпал снег, я смастерил самодельные санки (купить или заказать в то время было невозможно). Не без опаски садился сначала Илик в этот «экипаж», но затем превозмог свою робость, привык и всякий раз, когда я приезжал, мы отправлялись с ним в отдалённые, иногда многочасовые и рискованные прогулки: к Бобыльску и взморью, или в занесённый снегом парк, к пустовавшему Английскому дворцу.