Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

У меня исчерпалась вся моя настойчивость в отстаивании права критической оценки работ независимо от служебного положения тех или иных руководителей. Но Т. С. Соболева сочла своим долгом члена КПСС довести до сведения высшего партийного руководства в ЦК КПСС и добилась в результате своей жалобы сообщения по телефону инструктора Трубицыной, что её письмо и приложенные две вышеуказанные работы подробно изучались специальной комиссией, после этого обсуждались на совещаниях Министерства здравоохранения и ЦСУ СССР и признаны правильными.

В целом 1961 г. проходил у меня в условиях тяжёлого, подчас становившегося невыносимо безотрадным и мрачным, настроения. В ноябре при случайном падении в комнате получила вколоченный перелом плечевой кости Екатерина Ильинична. В то время она была больна пневмонией, осложнившейся плевритом. Гипсовая повязка была невозможна. Длительные, в течение многих месяцев страдания от незаживающего перелома, а потом все большее и большее истощение Екатерины Ильиничны отражались на моём общем настроении. В то же время я получил из Москвы извещение о тяжелой болезни моей сестры Евгении Григорьевны Левицкой. В ходе болезни у нее появились признаки некроза стопы, потребовавшие ампутации голени. После долгих месяцев страданий последовала смерть Жени в начале 1961 г.

Как какой-то злой рок было воспринято мною сообщение о заболевании лейкозом единственного сына Жени — Игоря Левицкого и вслед за тем известие о его смерти.

Глубокие волнения вызвал у меня целый ряд смертей наиболее близких мне друзей и товарищей по прежней деятельности — М. Д. Тушинского, Р. А. Бабаянца и, наконец, уже в конце лета 1962 г. — Л. С. Каминского. Каждая смерть причиняет волнение и боль утраты. И в каждом отдельном случае к этому присоединяются ещё свои особые омрачающие настроение переживания. В течение последних лет у меня эти переживания были связаны с постоянным чувством уменьшающихся и иссякающих собственных сил, всё более и более нарастающей общей слабости. Но всё же непоколебимым остается понимание неизбежности: пока тянется жизнь — отдаваться полностью её запросам и участвовать в её отстаивании.

Со всё более полной потерей зрения непрерывно уменьшались мои непосредственные зрительные восприятия окружающего мира, и у меня продолжали отпадать стимулы к поездкам в Ленинград. Ограничивались даже прогулки за пределы двора и придомового участка, где я чувствовал себя, как дома. Да по существу, для меня отпадала всякая возможность поездок или прогулок без провожатого. Совершенно утрачивалась способность ориентироваться, и я не мог найти нужный мне адрес, не мог вернуться назад. Всё большее значение для меня приобретали сведения, которые я получал, слушая радио, или рассказы посещавших меня друзей, родственников или обращавшихся ко мне за консультациями научных работников.

Теперь я научился несравненно глубже ценить письма от прежних друзей и сотрудников. С тоскою вспоминаю сейчас об утрате в последние годы систематической осведомлённости о событиях и делах в областях жизни, наиболее меня интересовавших, которые я получал со времени блокады Ленинграда и в послевоенные годы из регулярно посылаемых мне писем Фёдором Давидовичем Маркузоном, начиная с 1942 г. до самой его смерти в апреле 1958 г.

Меня очень трогали заботы Ф. Д. в период блокады о том, чтобы ко мне попадали все те сведения по санитарной статистике и демографии, которые проникали в Москву. Он из недели в неделю присылал тщательно выписанные его чётким почерком таблицы о рождаемости, смертности по возрастам и причинам в разных странах. Он извлекал их из получаемых в Москве в Ленинской библиотеке или в институтах (им. Эрисмана) периодических изданий или годовых статистических отчётов. Не всегда эти статистические материалы, по его мнению, заслуживали одинаково тщательной разработки, освещения и освоения, либо вообще работы моей над ними. Он не раз высказывал мысль, что ум, привыкший воспринимать действительность путём освоения массовых явлений и их соответственного учёта, нуждается в определённых статистических материалах, как лошадь в сене и овсе. И он радовался и торжествовал, когда мог послать изрядное количество «овсеца», то есть демографических материалов по тем или иным областям СССР или чаще — извлечения из «Public Health Report» либо из «Population Index» или из статистических ежегодников Франции, Швеции и других стран. За неимением «овсеца» он посылал то, что, по его квалификации, не обладало большей статистической питательностью, чем сено для скаковых лошадей.

Во время первой своей послевоенной поездки в Ленинград Ф. Д. остановился у меня в Лесном и, пока меня не было дома, обычно, как истинный «книжный червяк», погружался в загромождавшие мой стол и стеллажи различные материалы, начатые работы и скопления графиков и статистических таблиц. Там он натолкнулся на папку и тетради с некоторыми моими автобиографическими заметками и воспоминаниями. Это вызвало у него решение заставить меня отнестись к написанию мемуаров как к выполнению обязанности и безусловного долга перед многими людьми, которых, как он знал, я высоко ценил, и которых уже не было в живых. С тех пор в своих регулярных письмах и при личных встречах он неотступно возвращался к доказательствам обязанности моей не бросать воспоминаний.

В послеблокадное время, в особенности в годы после смерти его жены письма Ф. Д. стали более частыми и пространными. В них он заботился, чтобы ни одно событие из жизни статистических организаций и институтов не ускользало бы от моего внимания. Само собой разумеется, что на каждое его письмо я откликался не только с выражением глубокой благодарности, но и соответственным обсуждением полученной от него информации, а равно и сообщениями о научной и общественной жизни в Ленинграде. Со временем окрепла привычка получать письма от Ф. Д. Теперь я с признательностью вспоминаю, что и тогда до моего понимания доходило, сколько труда затрачивал неутомимый Ф. Д. для обеспечения меня теми материалами, которые должны были вызвать моё внимание и интерес.

В определённой степени под влиянием Фёдора Давидовича я с 1952 г. начал систематически работать над составлением автобиографических записок, а он неизменно требовал, чтобы я давал ему для ознакомления всё вновь написанное. Он не только сам прочитывал полученные от меня фрагменты, но и передавал (с уведомлением об этом меня) некоторым общим нашим знакомым, в том числе академику Л. Н. Яснопольскому [400], В. Э. Грабарю [401]и др. И вот теперь, после смерти Ф. Д., я часто с тоской и унынием возвращаюсь к памяти о его регулярных письмах в течение длинного ряда лет.