Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

В моих «Записках» нашла полное отражение истинно дружеская близость и привязанность с А. Я. Гуткиным и Ф. Д. Маркузоном, а также ещё более поздняя связь с С. С. Каганом. Эти три, такие ещё свежие в моей памяти дружеские связи продолжались до смерти сначала Ф. Д. Маркузона, затем А. Я. Гуткина и — совсем недавно — С. С. Кагана.

В первый период после революции на почве совместной работы у меня возникли и постепенно окрепли самые глубокие дружеские отношения с Рубеном Амбарцумовичем Бабаянцем. Он вызывал у меня всегда большое уважение своею целеустремлённостью и поражающей настойчивостью и трудоспособностью. Когда мне приходилось, по его просьбе, редактировать его работы, и я по его желанию вносил добавления, а также и правку в характер самого построения и изложения, он sine ire et studio [407]— тщательно изучал все поправки и в дальнейшем очень успешно трудился над усовершенствованием своего мастерства изложения. Это относится к периоду 1919–1927 гг. В 1930–1950-х гг. наша тесная дружба поддерживалась в совместных работах по изучению и приложению на практике почвенных методов обезвреживания и использования удобрительной ценности городских отбросов.

Я всегда с искренним восхищением относился к настойчивости и размаху работы Рубена Амбарцумовича. Даже в годы своей тяжёлой болезни он часто навещал меня, отдаваясь изложению занимающих его планов развития его кафедры, хотя уже в то время знал, что после нескольких оперативных вмешательств хирурги пришли к выводу о злокачественном характере его лёгочного заболевания.

Я испытывал большое удовлетворение от дружбы и сотрудничества с Р. А. Бабаянцем. Приведу здесь несколько слов Рубена Амбарцумовича из его письма ко мне в день его 60-летия 7 февраля 1959 г.:

«Из всех 245 телеграмм, присланных мне из различных мест, Ваше письмо было, конечно, не только самым дорогим для меня и для всех моих, собравшихся на кафедре, как они называют, 25 учеников — Ваших духовных внуков, но и самым лучшим. Дорогой Захарий Григорьевич! Мой самый любимый учитель вот уже четверть века! Вы, конечно, хорошо знаете и помните, что первые шаги моей научной гигиенической работы, как и первые попытки научно-литературных выступлений по гигиене, шли под Вашим творческим руководством. Я не для красоты употребил подчёркнутое определение: почти всё, что я делал в течение многих лет после этих первых шагов, всегда было на основе Ваших драгоценных советов и указаний — безупречных в научном отношении и незаменимых своей практической ценностью…Самое дорогое для меня во всей моей… научной работе я перенял и получил от Вас… и Вашей, именно Вашей общественной школы — в нашем ленинградском Обществе санитарных врачей. В нём моё поколение гигиенистов росло и многие из них, как и я, доросли до профессоров, хотя немногие остались верными духу, направлению и стремлениям этой замечательной уникальной школы… Для меня она была не только местом усовершенствования, но и источником всё новых и новых начинаний, инициатив, планов и направлений научных изысканий и оздоровительных работ…»

Живое чувство деятельной дружбы ещё с периода моей работы в Костромском губернском земстве продолжает наполнять меня и до сих пор, когда я думаю об Александре Петровиче Прокофьеве. Более 60 лет тому назад, будучи ещё очень молодым начинающим врачом, приехал он ко мне в Кострому, сколько помню, с рекомендательным письмом от одного из членов правления Пироговского общества, кажется, от П. И. Куркина. У меня случайно сохранилось одно из писем Александра Петровича, в котором он сам подробно описывает наше первое знакомство:

«В сентябре 1906 года я по указанию Пироговского общества обратился к Вам с предложением услуг в качестве санитарного врача Ветлужского уезда. Предложение было достаточно наивное, так как в то время я не имел никакого понятия о работе не только санитарного врача земства, но и вообще об условиях работы земских врачей и весьма смутное представление о самом земстве… Благодаря возможности постоянно пользоваться Вашими указаниями и советами в части ознакомления с литературой по санитарным вопросам, я всегда считал и считаю себя Вашим учеником. В те времена глубокой реакции… Вы показывали, что есть возможность работать, и нужно работать, и в каком направлении. Те 2–3 года, которые мне пришлось работать при Ваших ближайших указаниях, заложили прочный фундамент для всей моей последующей работы, и никогда у меня не возникало впоследствии сомнений в правильности избранного пути, и этим я всецело обязан Вам. В последующие годы я в трудные минуты жизни и сомнений знал, что в случае нужды всегда найду у Вас добрый совет и полезные разъяснения, и самое доброе товарищеское отношение…» (8 февраля 1945 г.).

Я помню, с каким глубоким волнением я прочитал первые дружеские слова ободрения, которыми приветствовал меня в своём письме Александр Петрович, узнавший о возвращении меня к жизни и труду после тяжких испытаний в заключении в 1938–1939 г.:

«Глубокоуважаемый и дорогой Захар Григорьевич! От товарищей я узнал, что исполнилось 50 лет Вашей деятельности в области санитарного дела, пользуюсь случаем, чтобы принести Вам поздравление с тем, чтобы, несмотря на все жизненные перипетии, Ваша сила воли и уверенность в правоте помогли Вам прожить до указанной даты, сохранив работоспособность и сравнительное здоровье. Считаю своим долгом выразить Вам чувства глубокой признательности, которые я всегда к Вам испытываю…».

Я часто встречался, уже будучи членом Академии медицинских наук СССР, с Александром Петровичем в Институте коммунальной гигиены, где он был одним из ближайших помощников Сысина. У нас восстановились прежние близкие дружеские отношения, которые укреплялись единством понимания основных задач гигиены в условиях советского социально-профилактического здравоохранения.

Я так привык обмениваться хотя бы изредка взаимными дружескими приветствиями с Александром Петровичем, что у меня возникли беспокойство и тревога из-за отсутствия сведений о нём, которые усилились в 1967 г. настолько, что я обратился с просьбой к Н. Н. Литвинову [408]узнать, что с Александром Петровичем. Литвинов ответил мне 27 февраля 1968 г., что А. П. Прокофьев умер в конце 1965 г. Несколько месяцев он тяжело болел, находился на лечении в Боткинской больнице, там и скончался.

С 1917 г. и до настоящего времени остаётся искренним другом моим Борис Иванович Карпенко. Может быть, никто другой за это время не подвергался таким жестоким и совершенно незаслуженным гонениям и таким испытаниям — то в течение долгих лет заключения в Большом Доме, то изгнания из Ленинграда и ссылки на принудительные работы в Воркуту и в заполярную Воркутинскую область. Я много почерпнул помощи в освоении основ статистического изучения и познания массовых явлений, посещая довольно часто кабинет статистики Политехнического института, который был устроен и находился в заведовании Бориса Ивановича. Это там, в этом кабинете и в беседах с ним, я в полной мере ознакомился с трудами и направлением А. А. Чупрова, а также имел возможность в подлинниках знакомиться и изучать редкие старинные иностранные источники.