Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

Летом 1896 г. приехал работать в Ладожский уезд в качестве ветеринарного врача один из близких друзей Захара по Дерпту Владимир Николаевич Малянтович. Со свойственной мне общительностью я очень быстро установила с ним хорошие дружеские отношения и во многом была с ним даже более откровенна, чем с братом Захаром, который был слишком строг и ригористичен, а Владимир Николаевич и сам был не прочь посмеяться и подурачиться. На меня он смотрел как на младшую сестрёнку, часто журя меня за „резкость, дикость и прямолинейность“, — эти смертные грехи моей юности. Он жил верстах в 30-ти от Ладоги в старой заброшенной усадьбе на берегу быстрой, порожистой реки Сяси. Дом был старый, деревянный — „дом с мезонином“ — и с верхнего балкона открывался великолепный вид на реку, на дремучий лес по берегам, на весёлые полянки с массой цветов и на мрачные плитные ломки, таким грубым пятном выделявшиеся на молодой зелени лесов и лугов. И я с удовольствием проводила время у него, наводила порядок в старом доме, собирала окаменелости на плитных ломках и возвращалась домой с целыми охапками разнообразных цветов, которыми всегда увлекалась сверх меры.

Этим же летом приезжал к нам погостить и другой приятель Захара — Виргилий Леонович Шанцер, о котором я много слышала от брата и Владимира Николаевича. Этот был с виду очень „сурьёзный“, и я немного побаивалась его, но, присмотревшись, увидела, что это только одна видимость, а на деле „знаменитый“ Виржиль — тоже простой и хороший парень. И на другой день мы с ним уже шагали по лесу, дружески разговаривая и собирая цветы и грибы. Впрочем, собирала только я, ибо Виргилий по близорукости мог собирать только яркие, красные мухоморы и очень огорчался, когда я отказывалась присоединить к своей добыче его „красивые“ грибы…

А поздней осенью приехал и третий друг Захара — Константин Осипович Левицкий. Имя „Костика“ часто упоминалось в беседах Захара с друзьями. Кроме того, я читала статьи Левицкого в „Орловском вестнике“ — провинциальной марксистской газете 1896 года. Понятно, с каким интересом ждала я его приезда. И он сразу завоевал все мои симпатии. Спокойное лицо, ласковые голубые глаза, волнистые кудри, даже его украинская „сивая“ шапка как-то удивительно гармонировала с моим представлением о нем, которое составилось под впечатлением рассказов его друзей. Я даже присмирела в его присутствии. Я так привыкла говорить всем откровенные дерзости, смеяться и подтрунивать над всеми. За мою молодость, беззаботность и ребяческое оживление, которое я вносила своим шестнадцатилетним задором в серьёзный мужской мир, окружавший брата, мне всё прощалось… Но с „Костиком“ я как-то не могла взять свой обычный тон, и мы чинно сидели за столом, пили чай и вели разговоры о прочитанных книгах, о моих занятиях и планах на будущее… Потом мы с Захаром поехали провожать его в Питер. Я впервые попала в столицу. Захар занимался служебными делам, а мы с Костиком, как я мысленно уже называла его, осматривали город, ходили по музеям и в театр, гуляли. И неделя, проведённая с ним вместе, создала какую-то невидимую связь между нами…

Ярким воспоминанием осталась в моей памяти старая рюриковская крепость на берегу Волхова… Огромная, полуразвалившаяся, с толстыми стенами, с окнами-бойницами и с башнями по углам, — она царила над всею окрестностью, возвышаясь на высоком берегу реки. В шёпоте трав и зелёных кустарников, покрывавших её старые стены, в шуме волн, разбивавшихся о крутой берег, чудились поэтические сказки и легенды о былых боях, о полудиких славянах, скользивших в своих лёгких челнах по широкой реке, о их покорителях-варягах… Но, заглушая рокот волн, проносится чёрный, закопчённый пароход и своим резким свистом нарушает очарование старой крепости…». (Из «Тетради воспоминаний» Е. Г. Левицкой).

Одним из крупных событий в это время была для меня поездка в Москву в августе 1897 г. на Международный медицинский съезд. В Москве я не был с февраля 1890 г., когда прямо из Бутырской тюрьмы был выслан в сопровождении жандарма с пакетом, на котором значилось: «Черниговскому губернатору, с приложением студента Зах. Григ. Френкеля». С тех пор Москва сильно изменилась. Она предстала передо мною, залитая лучами августовского солнца. Огромные просторы Манежа против здания университета, того самого Манежа, из которого нас провели под конвоем казаков в Бутырскую тюрьму, теперь были местом записи на съезд, получения членских билетов и программ общих собраний и секций. Здесь толпились не сотни, а тысячи врачей, съехавшихся на съезд из разных концов мира и всех городов и губерний нашей родины.

Ещё в пути из Петербурга в Москву, в вагоне поезда, я познакомился с таким известным учёным, как Жак Бортильон из Парижа и профессор Эрб [51] Эрб Вильгельм (1840–1921) — немецкий врач, один из основоположников невропатологии. из Праги. Я случайно оказался с ними в одном купе. Оба они совсем не владели русским языком, и я помогал им в качестве переводчика, а заодно слушал оживлённый рассказ Бортильона-младшего о его плане добиться единой для всех стран номенклатуры и классификации причин смерти, без которых невозможно научно определить санитарное состояние каждой отдельной страны. Без сравнения нельзя правильно оценить значение статистических санитарных показателей, а сравнение невозможно без единой, одинаковой классификации причин смерти.

Большой торжественностью было обставлено открытие съезда в Большом театре. После большого числа приветственных речей с огромным вниманием был выслушан замечательный доклад И. И. Мечникова о завоеваниях медицинской и биологической науки в борьбе с наиболее страшными бичами человечества — с эпидемиями чумы и холеры. Доклад Мечникова [52] Мечников Илья Ильич (1845–1916) — выдающийся русский биолог и патолог, один из основоположников сравнительной патологии, эволюционной эмбриологии, иммунологии. С 1888 — в Пастеровском институте (Париж), лауреат Нобелевской премии. звучал как гимн науке, которая одна оказалась способна путём прививок и сывороток освободить человечество от таких болезней, от которых бессилен был освободить его естественный отбор на протяжении десятков тысяч лет.

Моё внимание было сосредоточено в секции гигиены на докладах Гюппе и Гертнера [53] Гюппе Ф. — микробиолог из Праги, профессор; Август Гертнер, профессор Йенского университета — исследователи состава питьевой воды. по гигиене воды, Буйвида — по дезинфекции, Жбанкова [54] Жбанков Дмитрий Николаевич — известный врач, деятель земской медицины, эпидемиолог и статистик. — о состоянии и основах земской медицины и др. Для иностранных гигиенистов были устроены экскурсии по Москве и Московской губернии для ознакомления с санитарно-гигиеническими учреждениями и устройствами. Мне было поручено сопровождать группу, в которой были французские, немецкие и английские профессора гигиены, в Мытищи — для осмотра водопровода и ряда земских больниц. В Мытищах московский городской голова предложил гостям завтрак. Вместо шампанского в бокалах была налита мытищинская ключевая вода. Городской голова провозгласил тост за процветание и развитие гигиенических наук. С огромным интересом осматривали зарубежные учёные земские участковые больницы, которые в статье Ф. Ф. Эрисмана [55] Эрисман Фёдор Фёдорович (швейцарец Гульдрейх Фридрих) (1842–1915) — профессор Московского университета, основоположник научной гигиены в России. В 1896 был уволен из университета по политическим мотивам. Член Социал-демократической партии Швейцарии. , вышедшей перед съездом, были названы главным каналом проведения в массы населения гигиенических знаний. Для зарубежных светил было полной неожиданностью оснащение сельских больниц такими санитарными устройствами, как канализация и поля орошения. Показывая ряд сельских больниц группе немецких учёных, я сам получил огромное удовлетворение от знакомства с лучшими больницами Московского земства.