Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

Пока дом для главного врача пустовал, мне была отведена в нём квартира. Тогда оказалось возможным приехать ко мне Любови Карповне с нашей дочерью. При доме был прекрасный фруктовый сад с оранжереей. Мне удалось добиться разрешения взять из оранжереи кадки с комнатными растениями (олеандр, фикусы, филодендроны и пр.) для постановки их в отделении. Любовь Карповна привезла из Петербурга, по моей просьбе, много специальной литературы по вопросам организации психиатрической помощи, и я настойчиво пополнял свою недостаточную осведомлённость в этой отрасли врачебно-санитарного дела.

У меня складывалось мнение, что наиболее важным условием для правильной организации ухода за душевнобольными является такой подбор всего персонала, от врачей до простых служителей и уборщиц, при котором исключалась бы возможность отношения к душевнобольным не как к страдающим, попавшим в беду и вызывающим сочувствие сочленам человеческого общества, а как к тяжёлой обузе, к докучливому материалу, к бессознательным, злостным нарушителям порядка, обихода, тишины, благополучия.

Персонал должен уметь сохранять в себе способность всегда видеть в душевнобольных — людей, вызывающих сочувствие и внимание к их несчастью. То, что я слишком много времени отдавал отделению, оставался там до поздней ночи, не раз в течение ночи проверял состояние дел; что я упорно и настойчиво сосредоточивал всё своё внимание на судьбе душевнобольных, на вопросах организации психиатрической помощи, вызывало большую, и думаю, вполне оправданную тревогу у Любови Карповны — не заслонит ли у меня эта узкая отрасль медицины более широкие общественные проблемы, общественные обязанности и перспективы. Её письма петербургским друзьям были полны этой тревоги.

По приглашению Любови Карповны из Петербурга к нам стали приезжать некоторые из друзей. Несколько дней гостил у нас Виктор Иванович Шарый, убеждавший меня не замыкаться, хотя бы и временно, в рамках отдельной узкой отрасли земской медицины, какою является помощь душевнобольным, а с прежней энергией искать путей, возможностей к поддержанию связей с передовыми общественными силами и с широким общественным движением. Помню, недели две гостила у нас Елена Дмитриевна Стасова [88] Стасова Елена Дмитриевна (1873–1966) — агент «Искры», участница революции 1905–1907 и Октябрьской революции; в 1918–1920 член ЦК РКП (б); в 1930–1934 — член ЦКК; член ВЦП К, ЦИК СССР. , искавшая временного убежища, чтобы не быть в Петербурге. Часто приезжал удивительно милый доктор Николай Николаевич Штремер [89] Штремер Николай Николаевич — врач Военно-медицинской академии; социал-демократ, член РСДРП, вместе со Стасовой доставлявший в Россию «Искру» и хранивший большевистскую литературу. .

В Новгороде мы с Любовью Карповной бывали редко. Я был слишком поглощён задачей очеловечивания больных в моём отделении, изучением их и изысканием путей к возможным улучшениям психиатрической помощи. Вся наша жизнь протекала в Колмове. Только в семье Засечкиных мы изредка бывали. Там оживлённый интерес вызывали вопросы земской жизни, прохождение на губернском земском собрании докладов по школьному делу и земской медицине. Одна из сестёр Засечкиных работала в потребительской кооперации и горячо откликалась на меры губернского земства по содействию развитию сельской кооперации. У Засечкиных мы встречались с земскими работниками. Там познакомился я впервые с Н. П. Малыгиным. В то время он был секретарём губернского земства и, если не ошибаюсь, не без моего влияния, решил тогда поступать на медицинский факультет Юрьевского университета, чтобы по окончании работать в земской санитарной организации. Вскоре своё намерение он привёл в исполнение. Вместе со своим близким другом, позднее ставшим первым президентом Академии медицинских наук СССР Н. Н. Бурденко [90] Бурденко Николай Нилович (1876–1946) — хирург, один из основоположников нейрохирургии в России, академик АН СССР, главный хирург РККА. , он поступил на медицинский факультет Юрьевского университета. Ещё будучи студентом, работал по моему приглашению исполняющим обязанности земского санитарного врача Ветлужского уезда Костромской губернии, потом был там организатором санитарного дела, а затем заведовал санитарной земской организацией в Калуге и в Полтаве.

Довольно неожиданным было для меня сообщение председателя губернской Управы Н. Н. Сомова о том, что новгородский губернатор граф фон-Медем потребовал от него немедленного моего удаления со службы в Колмовской больнице. Земская управа возмутилась требованием губернатора. Н. Н. Сомов пытался говорить с губернатором, но получил от него формальный отказ, хотя и доказывал ему, что в Колмовской больнице вместо четырёх врачей, с моим устранением, при отсутствии главного врача, должность которого не замещена, останется только два врача, а приискать врача для работы в психиатрическом деле нелегко. Однако Н. Н. Сомов всё же настойчиво советовал мне побывать лично у губернатора и попытаться убедить его хотя бы временно оставить меня в покое и не прерывать моей столь усердной работы в больнице для душевнобольных.

Для меня ходить ко всякому начальству — это самая противная и мучительная задача, но делать было нечего. В один из приёмных дней, в часы, мне указанные, я был принят губернатором. Граф фон-Медем говорил далеко не безукоризненно по-русски. Я изложил ему свои соображения, по которым его распоряжение не может быть признано целесообразным и логически обоснованным. Ведь я целые дни работаю только среди душевнобольных. Совсем не общаюсь с теми или иными кругами населения. Следовательно, никакой противоправительственной пропаганды вести не могу. Высылка из Петербурга не имела целью лишить меня всяких средств к жизни. Она была вызвана лишь желанием устранить меня от общественно-политической работы и влияния в Вольно-экономическом обществе, на литературно-общественных собраниях и вечерах. Но, работая в Колмове, я в наиболее полной мере устранён от участия в общественно-политической жизни и лишён возможности вести какую-либо пропаганду. Совершенно нелогично, поэтому, для главы губернской администрации устранять меня из Колмова, ибо в самом Новгороде, куда я выслан, я буду иметь гораздо больше условий для проявления неугодного администрации влияния. Я излагал всё это спокойно, совершенно деловито и, мне казалось, убедительно. Однако никакого толка из этого не вышло. В своих репликах этот, как мне показалось, очень туповатый барон, заметил, что он, как представитель власти, не считает для себя возможным допускать к работе в земстве лиц, неугодных правительству. Но всё же более или менее любезно он обещал ещё подумать и дать окончательный ответ губернской земской управе. Думал он не очень долго, и вскоре губернская управа получила от него повторное требование о моём устранении с земской работы.