Ульрике Мозер - Чахотка. Другая история немецкого общества

В какое время опасно заболел сам Новалис, определить трудно. На рубеже 1800 и 1801 годов его брат писал Людвигу Тику, что Новалис сам «живет теперь в самых печальных ожиданиях». А Шарлотта Эрнст писала своему брату Августу Вильгельму Шлегелю, что Новалис превратился почти в тень, что вид этого молодого человека теперь крайне удручает, надежды на выздоровление мало, и больной столь истощен духом, что его не узнать, он говорит с трудом, а когда засыпает, совсем похож на мертвого [109] Цит. по: Hädecke W. Op. cit. S. 354. . Однако, как только болезнь хоть немного отпускала, у Новалиса появлялась новая надежда и вдохновение. Он планировал продолжение «Генриха фон Офтердингена», незаконченного романа, навсегда превратившего синий цветок в символ романтизма.

Один из его врачей, надворный советник Штарк, описывает вспышки эйфории Новалиса, характерные, как тогда считалось, для чахотки: «Самый малый проблеск облегчения снова дает надежду. Чахоточные больные подобны угасающему светильнику, в котором осталась единственная капелька масла, из которой в одно мгновение может снова возгореться пламя, но затем так же скоро гаснет» [110] См.: Schulz G. Op. cit. S. 160. .

25 марта 1801 года брат Новалиса записал в своем дневнике: «В восемь часов пришел доктор и объявил, что сегодня, вероятно, последний день его [Новалиса] жизни… теперь в половине одиннадцатого он глубоко спит, дышит тяжело, хрипит, он просыпается на мгновение и говорит, как безумный; лишь иногда он в себе, но неизменно спокоен и, кажется, совсем не терзаем болью. В половине первого он умер тихо, кротко, безо всякого движения» [111] См.: Freund W. Op. cit. S. 153. . Новалис скончался от чахотки в неполные 29 лет; с ним были брат и друг Фридрих Шлегель.

Не только поздние биографы, но и современница Каролина Шлегель истолковали его смерть как долгожданную возможность последовать за его любимой Софи. За два месяца до кончины поэта Каролина Шлегель писала: «Я могу лишь позавидовать ему, когда он, наконец, последует за той, о которой тоскуя он давно уже существовал между жизнью и смертью» [112] Цит. по: Hädecke W. Op. cit. S. 362. .

До того как Роберт Кох в 1882 году сумел выявить возбудителя чахотки, причины болезни оставались неизвестны. Существовало одновременно несколько противоречивших друг другу и конкурировавших теорий. В XVIII и в начале XIX века утвердились разные представления о происхождении болезней, уходящие корнями еще в античность, в первую очередь, учение Гиппократа и Галена о четырех соках. Одновременно с этим учением было распространено представление о том, что болезнь связана с определенным телесным устройством. Но находились и врачи, полагавшие, что чахотка может распространяться через заражение [113] Ср.: Dietrich-Daum E. Op. cit. S. 45, 47. .

Античная медицина описывает феномен заразности, но не придает ему большого значения. Античные медики полагали, что заражение проистекает от распространяющихся по воздуху испарений нечистот, грязи, гниения и разложения, обозначаемых как миазмы (miasmata) [114] См.: Leven K.-H. Die Geschichte der Infektionskrankheiten. S. 21–23. .

В XVI веке врач и поэт-гуманист из Вероны Джироламо Фракасторо выдвинул теорию заражения. Он полагал, что от прикосновения (contagium) передаются семена или крошечные существа, которые и вызывают болезнь. В своем основополагающем труде «О контагии, контагиозных болезнях и лечении в трех книгах» ( De contagionibus et contagiosis morbis et eorum curatione, libri tres ) он посвятил чахотке две главы.

«Существует, — пишет медик, — контагиозная чахотка… когда тот, кто совершенно здоров, через привычное общение и совместную жизнь с чахоточным перенимает болезнь. Поистине удивительно, с каким упорством и как долго возбудитель держится в своем очаге, так что нередко можно заметить, что даже одежда, которую носил чахоточный больной, и спустя два года еще может передавать заразу через контакт. Точно так же заразны могут быть и комнаты, постель и полы в доме, где человек умер от чахотки» [115] Цит. по: Winkle S. Op. cit. S. 111. .

Представление Фракасторо смогло распространиться лишь в небольшой части Европы. В Неаполе и на Сицилии в 1788 году был введена обязанность сообщать о случаях заболевания чахоткой. Если врач не выполнял этой обязанности, ему в первый раз грозил штраф в 100 дукатов, во второй — 10-летнее изгнание, тюремное заключение и галеры. Все вещи чахоточного больного, его постель, одежда, личные принадлежности подлежали сожжению. Самого больного запрещалось посещать [116] Ср.: Redeker F. Op. cit. S. 419. .

Вероятно, чахоточные англичане занесли эту ранее неведомую хворь в Португалию, Испанию и Италию. Больные из высшего общества приезжали лечиться на Неаполитанский залив, чей благотворный климат рекомендовали больным чахоткой еще в античности [117] Ср.: Winkle S. Op. cit. S. 125. .

В других регионах Италии тоже объявили войну чахотке, хотя и не такую яростную, как в Неаполе. В Риме к больным относились более снисходительно, отчего многие чахоточные англичане, ранее предпочитавшие Неаполь, перебрались на лечение в Вечный город [118] Ibid. S. 126. . Здесь хворых иностранцев не обижали: слишком был велик поток паломников, приходивших в Рим в надежде на исцеление своих недугов и облегчение страданий.

Англичане обычно селились в квартале Кампо-Марцио («Марсово Поле») близ площади Испании, отчего его стали называть «английским гетто». Больной чахоткой английский поэт-романтик Джон Китс переехал из Неаполя в Рим, где прожил отпущенный ему короткий срок в комнатке углового дома, что выходит на Испанскую лестницу. Мать поэта умерла от чахотки в 25 лет после очередного обильного легочного кровотечения.

Но и в Риме сжигали вещи и всё, что оставалось от умершего в чахотке. «Эти грубые итальянцы почти закончили свое безобразное дело, — писал английский художник Джозеф Северн в марте 1821 года из Рима, спустя две недели после смерти своего спутника поэта Китса, — они сожгли всё добро, что осталось, и теперь скребут стены, ставят новые окна и двери, даже кладут новый пол» [119] Цит. по: Sontag S. Krankheit als Metapher. S. 35. .

В Испании чахотку читали исключительно заразной. В 1751 году вышло первое предписание, должное пресекать распространение этой болезни. Стоило появиться где-то признакам чахотки, принимались меры, как против чумы.

Драконовы законы испанцев против чахотки довелось испытать на себе Фредерику Шопену и Жорж Санд, когда осенью 1838 года с двумя детьми Санд они, ничего не подозревая, приехали на Майорку в надежде, что климат острова поможет болезненному сыну писательницы и Шопену с его затяжными приступами кашля [120] О Шопене см.: Baur E. G. Chopin oder Die Sehnsucht. München, 2012. О пребывании на Майорке см.: S. 280–297. А также: Winkle S. Op. cit. S. 127f.; Kerner D. Große Musiker. Leben und Leiden. Neu bearbeitet von Hans Schadewaldt. Stuttgart, 1998. S. 317–335. . В ноябре приехали в Пальму и поселились на вилле Сон-Вент, «Дом ветра», которая в это время года, когда дуют промозглые ветра, была попросту непригодна для проживания. В доме дуло изо всех щелей, известка на стенах пропиталась сыростью. Никакого уюта. Гости даже не могли затопить камин и вынуждены были греться вокруг угольной печки, которая так чадила, что Шопена то и дела мучали приступы удушья. Композитор слег и кашлял кровью. Три недели он пребывал в жалком состоянии. «Я был болен как собака, — писал он своему другу польскому композитору Юлиану (Жюлю) Фонтáне в Париж 14 ноября 1838 года, — меня обследовали трое известнейших врачей острова. Первый сказал, что я скоро околею, второй — что околеваю, третий — что уже околел» [121] Цит. по: Winkle S. Op. cit. S. 127. .