Ульрике Мозер - Чахотка. Другая история немецкого общества

Болезнью позднего Ренессанса и начала Нового времени стал сифилис. В XVI веке он распространился по Европе и, подобно чахотке, носил много имен. Французы звали его «неаполитанской болезнью», прочие европейцы — «французской», поляки — «немецкой», русские — «польской» [13] См.: Leven K.-H. Die Geschichte der Infektionskrankheiten. S. 59. . На протяжении 400 лет сифилис был эндемическим заболеванием Европы, влияя на повседневность и культуру [14] При эндемии (эндемия — постоянное наличие какого-либо заболевания в ограниченной географической местности) болезнь всегда латентно присутствует у населения и поражает отдельных людей, эпидемия же, напротив, развивается взрывообразно и поражает сразу большие группы населения. . Были закрыты общественные бани, традиционные для Средних веков, а парики, испанские воротники, перчатки и косметика должны были скрывать внешние признаки болезни [15] Ср.: Leven K.-H. Geschichte der Medizin. Von der Antike bis zur Gegenwart. München, 2008. S. 43. .

XIX и XX века стали эпохой чахотки. Она была недугом романтизма и «fin de siècle». В середине XIX века в Германии смертность от чахотки достигла пика: ежегодно из каждых 100 000 человек от нее умирали 270 [16] См.: Schader B. Schwindsucht — Zur Darstellung einer tödlichen Krankheit in der deutschen Literatur vom poetischen Realismus bis zur Moderne. Bern; Frankfurt/M., 1987. S. 2. . В Вене четверть всех умерших были жертвами чахотки [17] См.: Lenger F. Metropolen der Moderne. Eine europäische Stadtgeschichte seit 1850. München, 2013. S. 56. .

На рубеже XIX и XX столетий чахотка была самой распространенной болезнью и причиной смерти. Ежегодно умирали десятки тысяч, а сотни тысяч становились нетрудоспособными. Черной тенью нависала чахотка над целыми семьями, не давала людям ни планировать свою жизнь, ни реализоваться в профессии, ни завести семью. Прежде всего болезнь поражала молодых. Для людей того времени она была постоянной угрозой.

Болезнь никогда не существует просто так, сама по себе: представления о ней развиваются и меняются с течением времени. У каждой исторической эпохи и каждого общества свой медицинский язык, свои понятия о жизни, смерти и страдании. Болезни связаны с культурой, религиозно-духовной жизнью, идеологией и политикой. Болезни отражены в искусстве и литературе.

С точки зрения христианства, телесная немощь преследует человека после изгнания из рая. Болезнь — это стигма, наказание господне, выздоровление же означает прощение грехов. Человек старался искупить вину перед богом и заслужить прощение через покаяние, паломничество, крестный ход, поклонение святым.

Проказа с древних времен считалась господним наказанием за грехи [18] См.: Ruffie J., Sournia J.-Ch. Die Seuchen in der Geschichte der Menschheit. München, 1992. S. 91. . Прокаженные считались «нечистыми», их изгоняли из общины верующих и изолировали в специальных заведениях, так называемых лепрозориях. Сифилис воспринимался как закономерное последствие сексуальной разнузданности. «Отравленная стрела Амура» или «смертоносный яд Венеры» поражал в первую очередь половые органы — средоточие и источник греха [19] Ibid. S. 186. . Вплоть до 1900‐х годов сохранялось представление, что сифилис — это наказание за нарушение норм общественной морали, прелюбодеяние, за преступления против супружеской верности. Сифилис считался болезнью людей аморальных, безнравственных, болезнью унизительной и вульгарной [20] Ср.: Schonlau A. Syphilis in der Literatur. Über Ästhetik, Moral, Genie und Medizin (1880–2000). Würzburg, 2005. S. 13. .

В эпоху романтизма чахотку переосмыслили и истолковали по-иному, к ней стали относится как к экзистенциальному опыту. Романтики вознесли на пьедестал именно чахотку как признак исключительности и возвышенности личности, судьбу гениев, художников, богемы [21] См.: Hähner-Rombach S. Künstlerlos und Armenschicksal. Von den unterschiedlichen Wahrnehmungen der Tuberkulose // Das große Sterben. Seuchen machen Geschichte. Berlin, 1995. S. 278–297, зд. S. 278. . Только чахотка могла быть болезнью просветленных и блаженных.

Чахотка не свирепствовала, как другие инфекции, вроде чумы и холеры, не выкашивала с апокалиптической яростью континенты, народы и страны, не изничтожала свои жертвы в считаные дни или часы. Напротив, чахотка протекала медленно, долго, и от момента заражения до первых симптомов могли пройти годы. Это болезнь хроническая, тягучая, зачастую скрытая. Она дает больному время подготовиться к неизбежному концу. Тяжелые приступы сменяются иногда недельными улучшениями с надеждой на исцеление. Исход, однако, предрешен.

Чахотка казалась недугом избирательным, «загадочной болезнью индивидуумов… смертоносной стрелой, которая способна поразить каждого и находит себе жертву одну за другой» [22] Sontag S. Krankheit als Metapher. S. 35. . Эта болезнь считалась знаком избранности, особенности, уникальности, своего рода ценой, которую приходилось платить гению за его уникальность и дарование [23] Landsteiner G., Neurath W. Krankheit als Auszeichnung eines geheimen Lebens. Krankheitskonstruktion und Sexualität anhand der Lungentuberkulose um 1900 // Österreichische Zeitschrift für Geschichtswissenschaft (ÖZG). 5. Jahrgang, 1994. S. 358–387, зд. S. 382f. .

Мишель Фуко в своем труде «Рождение клиники» писал: «Человек XIX века становится легочным, обретая в этой лихорадке, торопившей вещи и искажавшей их, свой невыразимый секрет. Вот почему грудные болезни принадлежали той же самой природе, что и болезни любви: они были страстью жизни, которой смерть предоставляет свой неизменный лик» [24] Foucault M. Die Geburt der Klinik. Eine Archäologie des ärztlichen Blicks. Frankfurt/M., 2011. S. 185. , [25] Перевод А. Тхостова. — Примеч. пер. . Эта болезнь, казалось, делает жизнь интенсивней, ускоряет ее: лихорадка окрыляет, рождает творческие мысли и силы, облагораживает душу и утончает интеллект. Конец чахоточного больного тих, спокоен, мягок, возвышен и даже прекрасен, в отличие от чудовищных обстоятельств смерти от прочих недугов.

От проказы губы и нос человека утолщались, отчего его лицо приобретало звериные черты [26] См.: Ruffie J., Sournia J.-Ch. Op. cit. S. 90. . На следующих стадиях болезнь уродовала нос, уши, пальцы, отмирали конечности, плоть больного разъедали гнойные язвы. Проказа вызывала отвращение и ужас. Больного воспринимали как «нечистого», омерзительного и гадкого, он становился изгоем, чужим, едва похожим на человека.

Сифилис начинался с нескольких ранок и высыпаний в области половых органов [27] См.: Porter R. Die Kunst des Heilens. S. 167. . В дальнейшем, прогрессируя, болезнь вызывала отвратительные нарывы и язвы, разъедала кости, нос, губы, гениталии и уродовала человека. Тело больного наглядно являло последствия его предполагаемой сексуальной разнузданности, а в худшем случае — не только тело, но и лицо. Прогрессивный паралич — заключительная стадия сифилиса, приводящая к деменции и смерти.

Еще в XIX веке полагали, что больной сифилисом разлагается заживо: живя, он становится воплощением собственной смерти. В 1861 году братья Эдмон и Жюль Гонкуры в своих дневниках подробно описывали, как умирает от сифилиса их коллега, автор романа «Богема. Сцены из парижской жизни» Анри Мюрже: «Мюрже умирает от болезни, при которой плоть разлагается заживо, от старческой гангрены, осложненной карбункулами. Это ужасно, он буквально распадается на куски. На днях ему пытались подстричь бороду, так вместе с бородой у него отвалилась нижняя губа» [28] Цит. по: Herzlich C., Pierret J. Kranke gestern, Kranke heute. Die Gesellschaft und das Leiden. München, 1991. S. 102. .