Дмитрий Соколов - Снадобье викингов

— Что ни говорите, а цвет в жизни человека большое значение имеет, — сказал Константинов, желая поддержать разговор. — Красный и желтый согревают человека, а голубой и зеленый — успокаивают.

— Ваша правда. Силантий-то Петрович беспокойной судьбы человеком был. Да, и травили его здесь богомолки… Может, у этих зеленых стен и искал он покоя. Опять-таки зелень — это цвет природы: трава, кусты — они ведь зеленые. Не раз старик говорил: «Сроднился я с ними за годы войны».

— Ну, не будем вас больше утомлять, Вера Васильевна. Отдыхайте, а мы с сыном вашим пойдем побеседуем.

— Вы закусите хоть с дороги-то.

— Обязательно, Вера Васильевна, — сказал Антон Алексеевич, закрывая за нами дверь.

Петр Петрович торопливо подошел к нам и спросил:

— Ну, что с мамой?

— Пока ничего не можем сказать. Нам надо где-то обменяться мнениями.

— А вы пройдите в мою комнату, — предложил Селезнев.

Подождав, когда дверь закроется, Антон Алексеевич обратился ко мне:

— Как я понял, мы с вами обратили внимание на одно и то же — зеленые старые обои в этой комнате. Не так ли?

— Подождите, Антон Алексеевич, вы мне сначала расскажите, что удалось выявить при обследовании больной.

— Пока немного. У больной явные воспалительные изменения со стороны слизистых носа и верхних дыхательных путей, имеются даже струпья.

— Об этом я догадывался, наблюдая у нее насморк и хрипоту. Что еще?

— Объективно — небольшие явления, указывающие на полиневрит, повышенная потливость рук и ног, значительная слабость в конечностях и некоторая атрофия мышц.

— Вы правы. Ведь она еще не старая женщина, а с каким трудом села на постели!

— Такие изменения могут вызывать отравления. Но чем?

— А хотите, я отвечу на ваш вопрос?

— Сделайте милость.

— Посмотрите на данные этого анализа. — Я протянул Антону Алексеевичу листок из лаборатории, в котором было указано, что «в направленном на анализ материале обнаружен в мельчайшей дозе мышьяк».

— Что это такое? Откуда это у вас? — спросил Антон Алексеевич таким тоном, как будто я ему показал что-то необыкновенное.

— А вы помните, я по линии судебной медицины волосы на анализ направлял? Этот ответ я получил перед нашим отъездом сюда.

— И вы от меня это скрыли?

— Позвольте, Антон Алексеевич, в нашем деле нет ничего более скверного, как подходить к больному с предвзятым решением. Оно заслоняет объективные факты, и вольно или невольно начнешь все то, что увидишь и услышишь, подгонять под избранное предположение. Ну, а если оно неправильно? Ведь я не случайно устранился от обследования больной и предоставил это вам, так как моя мысль работала только в одну сторону: чем вызвано отравление.

— Вы правы. Теперь и для меня ясно, что те явления, которые я увидел при обследовании больной, жалобы последней обусловлены отравлением мышьяком. Однако это только начальные симптомы, и поэтому по ним трудно прийти к определенному выводу. И как вы догадались на анализ волосы направить? Молодец!

— Первый раз слышу, чтобы подчиненный от души хвалил руководителя, — пошутил я.

— Но все-таки откуда мышьяк? Обои?!

— Вот именно… обои! Мне кажется, что покрыты они парижской, или, как ее еще называют, мышьяковистой зеленью. И покрыты с избытком. Во многих местах она даже осыпалась. Что же — будем лечить!

С большим трудом нам удалось убедить Селезневых, что рок тяготел только над теми, кто жил в этой комнате, и убрать зеленые обои.

Успешное излечение Веры Васильевны показало, что нами была выявлена истинная причина недуга.

Вместе с тем надо отдать должное изобретательности руководителей местной секты, которые довольно тонко и умело использовали недуг, тяготевший над семьей Селезневых, в своих корыстных целях, распространяли религиозные верования среди населения. В дальнейшем мне не раз приходилось убеждаться, что там, где антирелигиозная пропаганда и, в частности, медицинское обслуживание не на должном уровне, для суеверий и предрассудков создается очень хорошая почва.

Это было вскоре после дня Восьмого марта.

Однажды утром позвонил дежурный и сказал, что ко мне пришел посетитель и убедительно просит немедленно принять его по неотложному вопросу.

Вскоре вошел запыхавшийся грузный мужчина лет 35—40 в расстегнутом пальто и каракулевой шапке-ушанке. Глаза его были воспалены, глазницы несколько запали и имели темный оттенок. Он хотел что-то мне сказать, но тут же закашлялся.

Я встал из-за стола, пододвинул посетителю стул и попросил его сесть.

— Отдохните немного, и я вас выслушаю.

— Доктор… Какой отдых…

Его слова снова были прерваны кашлем.

— Может быть, вы снимете пальто и повесите его на вешалку? У нас довольно тепло, — сказал я мужчине, стараясь придать своему голосу как можно более спокойный и приветливый тон.

— Простите меня, пожалуйста, за мое вторжение. Я понимаю, это нехорошо… Но мой сын… Поймите, мой единственный Никита, — заговорил мужчина и зарыдал, как ребенок, утирая слезы зажатой в руке шапкой.

— Успокойтесь. Скажите, как вас зовут, — выйдя из-за стола и подойдя к посетителю, сказал я, легонько положив руку ему на плечо.

— Николай Петрович!

— Николай Петрович, успокойтесь и расскажите, в чем дело.

— Простите меня, пожалуйста, это нервы. Разрешите водички…

Выпив стакан воды, Николай Петрович снял пальто и сел.

— Доктор, мой сын лежит неподвижный, он отказывается от пищи. Он умрет, если вы не окажете ему помощь. Я прошу вас, поедемте быстрее, или он погибнет. Ради него, ради нас. — Он снова всхлипнул.

Я тут же вызвал инспектора, врача из городской детской больницы, и мы вместе с Николаем Петровичем поехали к нему домой.

Трудно описать тот беспорядок, который царил в его квартире. Окна были завешаны шторами и старыми одеялами, через которые солнечный свет почти не проникал. В комнате стоял полумрак, было очень душно. На полу разбросаны половики, пальто, ватные одеяла и матрацы. Все это, как нам пояснила мать Никиты — Ольга Александровна, — было сделано, чтобы ничто не беспокоило мальчика.

В дальнем углу на диване, укрытый поверх одеяла женской дохой, лежал ребенок. Было темно, и мы не смогли разглядеть его лицо. Вот почему, прежде чем приступить к осмотру больного, нам пришлось доказывать родителям, что необходимо снять занавеси с окон и убрать вещи с пола. Только после того, как детский врач Смирнова заявила, что в таких условиях она отказывается работать, наша просьба была выполнена.

Мы подошли и присели около постели больного. Мальчик лет пяти-шести лежал лицом к стене. На наши вопросы он не отвечал. Когда Лидия Семеновна — врач-педиатр — положила его на спину, Никита открыл глаза, безучастно посмотрел на нас и снова отвернулся.