Дмитрий Соколов - Снадобье викингов

— А что дальше? — пошутил кучер. — Запоем: «Там, в степи глухой, замерзал ямщик…»

— Только добавить надо, что с двумя докторами. Эх, время-то какое, — продолжил шутку Антон Алексеевич. — Областное медицинское начальство едет, а никто не встречает.

Вдруг лошади дернули сани и сами зашагали по снегу. То ли выглянувший из-за туч большой желтый диск луны осветил дорогу, то ли по запаху почувствовали они дым отдаленного жилья, но не прошло и часа, как мы, усталые и промерзшие до костей, въехали в Приозерный. Заночевали на квартире участкового врача. Проснулись довольно поздно. В комнате никого. Быстро позавтракав, зашли в больницу, которая располагалась в стандартном бревенчатом доме с большими окнами и находилась буквально через дорогу.

К сожалению, узнать какие-либо дополнительные сведения о Селезневой не удалось. Врач Тихон Степанович был в селе человеком новым, приехал в Приозерное месяца два тому назад. На наш вопрос он улыбнулся и с хитрецой ответил: «Слышал я, что в этой семье люди умирают от какого-то особого заболевания, но думал — все это бабушкины сказки. Вера Васильевна, мать Петра, обращалась дважды за помощью, но ничего серьезного у нее я не нашел, назначил симптоматическое лечение. Если нужно, санитарка может сбегать за ней».

— Да нет, мы сами к ним сходим, — ответил я участковому врачу. Сам же про себя подумал: «Бывают же такие равнодушные люди».

— Тихон Степанович, а все-таки что еще говорят о Селезневых? — спросил Антон Алексеевич. — Ведь у вас на селе все известно: кто что приобрел и кто к кому в гости захаживает, — стараясь придать шутливый тон своему вопросу, продолжал Константинов.

— Да что говорят? Всякое говорят.

— Ну, а точнее?

— Говорят, что дом дед Петра незаконно купил, что оскорбил когда-то чувства верующих… Да разве все упомнишь? — закончил Тихон Степанович, давая понять, что продолжать разговор на эту тему не намерен.

— А вот вы, как врач, не пытались выяснить, почему болезнь членов семьи Селезневых приобрела религиозную окраску, и не постарались разубедить жителей села в этом?

— Да нет, как-то не приходило в голову, да и дел разных много.

— Жаль! Кому же еще с суеверными представлениями в деревне бороться, как не сельской интеллигенции?

Продолжать дальше беседу не было смысла, так как Тихон Степанович или отмалчивался, или отвечал односложно. Создавалось мнение, что он не совсем понимает, чего мы от него хотим. В это время врача вызвали к роженице. Расспросив, где находится дом Селезневых, мы с Антоном Алексеевичем вышли из больницы.

Стоял солнечный морозный день. Снег хрустел под ногами и слепил глаза. Где-то, заливаясь, лаяла собака. Навстречу нам прошла молодая девушка в ярко-красном платке с полными ведрами воды на коромысле.

— К удаче, — рассмеялся Антон Алексеевич.

— Что к удаче? — переспросил я его.

— А то, что если бы нам попала та же девушка, но с пустыми ведрами, то это плохое предзнаменование.

— Антон Алексеевич, — пошутил я, — а вы, случайно, в старое время богословие не преподавали?

— Нет, изучать приходилось, а преподавать — нет.

— Тогда мне непонятно, зачем я вас взял с собой в эту командировку, когда вы сами в бога веруете.

— Это не совсем так, мой друг. — Было видно, что Константинов обиделся. Он всегда, когда обижался, переходил на фамильярные выражения. — Знать — это еще не значит верить. Ну, кажется, мы пришли.

Это был большой крестовый добротный дом на каменном фундаменте и с железной крышей, покрашенной в зеленый цвет. Поднявшись на высокое крыльцо, мы вошли в сени. Вероятно, услышав шаги, навстречу нам вышел Петр Петрович.

— Здравствуйте, здравствуйте, а мы уже вас заждались, — сказал он, пожимая нам руки.

— А откуда вы узнали, что мы приехали? — спросил я Селезнева.

— А как же, еще вчера соседка сказала, что к Степановичу, то есть врачу нашему, приехали доктора из центра, которые чуть было не замерзли, сбившись с дороги. Это правда?

— Пожалуй, правда, — с улыбкой ответил Антон Алексеевич.

— Проходите, проходите в дом, — пригласил нас Петр Петрович и открыл двери.

Комната, в которую мы вошли, была очень просторной. Посередине ее стоял большой круглый стол, покрытый чистой льняной скатертью. Комод, ножная швейная машина, два шифоньера и телевизор с большим экраном дополняли убранство комнаты. С потолка свисала четырехрожковая электрическая люстра. Окна завешены тюлевыми портьерами. Справа от двери возвышалась круглая печь, облицованная зеленой кафельной плитой. Хозяин начал накрывать на стол, но мы его остановили.

— Петр Петрович, мы обязательно воспользуемся вашим гостеприимством, но позднее. Сейчас мы хотим осмотреть вашу маму.

Мы вошли в небольшую комнату с двумя окнами. Слева у стены на деревянной кровати, высоко приподнятая на подушках, лежала женщина. Она улыбнулась нам, кивком головы ответила на наше приветствие.

— Петя, сколько гостей-то у нас сегодня, — сказала она спокойным, чуть приглушенным хрипловатым голосом. Она хотела подняться на постели, но Антон Алексеевич с удивительной для его лет легкостью и быстротой подошел к больной и сказал: «Не беспокойтесь, Вера Васильевна, мы ведь не в гости приехали, а посмотреть, что это за хвороба к вам привязалась».

— Да уж привязалась, родимый, хоть плачь. Какого мужчину в могилу свела, — и она показала на портрет, висевший над кроватью. На нас смотрел улыбающийся старшина с гвардейским значком и орденскими колодками на груди. Мужественное лицо его украшали пушистые усы.

— А сын-то ваш весь в деда, — сказал я, стараясь сделать приятное этой больной женщине, — такой же богатырь.

— Он у меня молодец… Вот жениться ему пора, а то какая я помощница в доме…

— Да брось ты, мама, — как бы отмахиваясь от чего-то, сказал Петр и отошел к двери. — Мне, может, лучше уйти? — спросил он у меня.

— Да, можно пойти, а мы тут с Верой Васильевной побеседуем.

Пока Антон Алексеевич расспрашивал и обследовал больную, я осматривал комнату. При этом я вспомнил, что, войдя в нее, Константинов обратил внимание на стены. Чем же они могли заинтересовать его? Вероятнее всего, старыми обоями. Они были неестественного ярко-зеленого цвета, имели очень красивый рисунок, хотя в отдельных местах краска, покрывавшая толстым слоем бумагу, осыпалась, образуя желтые пятна.

— Вера Васильевна, а почему вы обои не смените? Ведь они явно устарели, — услышал я вопрос Антона Алексеевича.

— Что вы, голубчик, ведь это память о свекре моем, Силантии Петровиче. Эти обои он еще сам купил, оклеил комнату и все время жил в ней.

— Видно, он очень любил зеленый цвет? — спросил я больную.

— Да, очень любил. «Он мне мою молодость напоминает», — частенько говорил он нам. И для печки зеленый кафель где-то достал.