Дмитрий Соколов - Снадобье викингов

— К чему все эти слова? Раз уж пришли, то скажите, что привело вас к нам. Время уже позднее, и вы понимаете, что пора спать.

— Спать, спать… вот это меня больше всего и беспокоит.

— Что значит «беспокоит»? Давайте, человек хороший, пойдемте погуляем, и вы мне расскажете, чего вы от меня хотите.

Честно говоря, мне показалось, что передо мной психически нездоровый человек. Волосы его были взлохмачены. Ворот рубашки расстегнут, а галстук приспущен и сбился на сторону. Мы вышли из домика и отправились к находящейся неподалеку березовой роще. Стояла прекрасная погода. Спала полуденная духота. Дышалось легко. Вот прошла навстречу нам пара молодых людей, парень с гитарой и девушка с большим букетом полевых цветов, постепенно затихли их голоса — и снова безмятежная тишина, нарушаемая только шорохом наших неторопливых шагов.

— Как вас зовут? — спросил я незнакомца, пытаясь разрядить то тягостное молчание, которое установилось между нами.

— Пантелеймон Соломонович Кацман.

— Мы скоро до Карасей дойдем, а все молчим.

— Конечно, мне туда и нужно, — не обращая внимания или не понимая высказанного мною упрека, спокойно ответил Кацман.

— Вам туда, а мне обратно возвращаться надо.

— Извините меня, я что-то плохо соображаю. Моя дочь, эти бессонные ночи…

— Что ваша дочь? — спросил громко я, наконец, смутно понимая смысл столь позднего визита этого человека.

— О, если бы вы только знали, что происходит с моей Элочкой! — с тревогой в голосе произнес Пантелеймон Соломонович.

— Если вы мне расскажете, то и я буду знать. Однако не забывайте про время. Уже двенадцатый час.

— Еще раз простите меня, я даже не знаю, с чего начать.

Из того, что мне рассказал в тот вечер Кацман, можно было понять, что опасаться за здоровье его дочери пока нечего. Вот почему я предложил ему провести эту ночь у нас на базе. Пантелеймон Соломонович категорически отказался.

Когда я вернулся в домик, там не спали. Пришлось кратко рассказать о несчастье, которое привело к нам этого пожилого и не очень здорового человека.

— Ну как же ты отпустил его одного? — с тревогой спросила меня жена.

— К счастью, он живет недалеко. Но мне кажется, он все равно бы ушел к больной дочери, даже если бы та находилась в другой части нашей области. Ты бы оставила больного ребенка одного?

— Конечно, нет.

— Вот и ответ на заданный вопрос, — сказал я. — Давайте спать.

Долго не мог я уснуть в эту ночь. Перед моими глазами все еще стоял этот седой пожилой человек, которого скрутила болезнь дочери. Вот и сейчас, думал я, ночью, в темноте, пробирается он к самому дорогому для него человеку.

Утро было прохладным и ясным. С первыми лучами солнца мы были уже на ногах. Сделав утреннюю зарядку и пробежав полтора-два километра по лесным дорожкам, мы, как обычно, все вместе собрались завтракать в столовой. В это утро Константинов был особенно весел, без умолку шутил, рассказывал разные смешные истории. К концу завтрака, когда мы допивали кофе, он предложил сделать после обеда вылазку на Красный Камень — романтическое место на островке, расположенном в середине озера и овеянном многочисленными легендами.

Как ни жаль было, но пришлось от экскурсии отказаться и лишить этого удовольствия Антона Алексеевича: мы должны были ехать в Караси. Захватив с собой аптечку, сразу же после завтрака отправились на остановку.

Автобус пришлось ждать недолго. Еще полчаса езды — и мы въехали в небольшое село Караси, на окраине которого находилась дача Кацмана.

Еще издали мы увидели утопающий в зелени домик с желтой крышей и большой стеклянной верандой. Кругом были цветы. Плети дикого винограда окутывали веранду до самой крыши. Подоконники в домике также были заставлены цветами.

На этом живом фоне, радующем человеческий глаз множеством красок, странно было видеть ту угнетающую картину, которая открылась нам, когда мы вошли внутрь дома.

В глубине комнаты в кресле сидела девушка лет восемнадцати-двадцати. Ее глаза были закрыты, а руки словно плети лежали на коленях. Лицо бледное, маскообразное. Рот слегка приоткрыт. Если бы девушка лежала, можно было подумать, что она мертва. В глубоком раздумье рядом с ней стоял Пантелеймон Соломонович. В комнате — абсолютная тишина, даже висящие на стене часы стоят. Пол застлан домотканым цветным половиком. Сквозь стоящие на подоконнике разросшиеся цветы свет проникает плохо. Эта удручающая обстановка передается и нам, и мы с Антоном Алексеевичем в нерешительности останавливаемся на пороге. Так продолжается несколько секунд. Наконец, Константинов негромко кашляет — со стороны хозяев абсолютно никакой реакции. Снова кашель, уже более громкий и несколько раз подряд. На какой-то миг замечаю легкое движение головы девушки, после чего чуть слышно раздается голос: «Папа, к нам кто-то пришел!» Глаза ее так и остаются закрытыми.

Мужчина резко повернулся к нам, как будто тряхнул головой, чтобы освободиться от оцепенения, и, протянув руку, как старым знакомым, с вымученной улыбкой на лице пошел навстречу.

— А я вас все время жду, уже боялся, не случилось ли что.

— Папа, — с недовольством в голосе проговорила дочь, — зачем ты упрекаешь наших гостей?

— Прости меня, доченька. Простите и вы меня, — сказал, обращаясь к нам, — за мою нетактичность.

— Не стоит терять времени, — словно не замечая извинений Пантелеймона Соломоновича, проговорил Константинов. — Скажите лучше, где нам можно помыть руки.

Мы выходим во двор и не можем надышаться воздухом, наполненным благоуханием окружающих дом цветов.

— Что вы думаете по поводу больной? — обратился я к Константинову, но тут же замолчал, увидев Кацмана, выносящего нам полотенце. Он подвел нас к умывальнику, подвешенному прямо на изгороди, и подал душистое земляничное мыло.

— Что вы можете мне сказать? — обратился Пантелеймон Соломонович к нам, когда мы возвращались в комнату.

— Поживем — увидим, — неопределенно ответил Константинов и стал первым подниматься по деревянным ступеням крыльца.

— Пантелеймон Соломонович, — сказал я, обращаясь к хозяину дома, — вероятно, у вас много работы по хозяйству, в саду, например. Так вы можете ею заняться: ваше присутствие при обследовании больной не обязательно. Если нужно, мы позовем.

— Вас понял, — с улыбкой ответил Кацман. — Я действительно в последнее время не работал в саду.

Когда я вошел в комнату, Антон Алексеевич сидел на стуле напротив больной и внимательно рассматривал ее лицо. Осторожно пройдя к окну, я слегка отодвинул два горшка с цветами, чтобы проникало больше света, и сел в стороне на диван.

Лицо девушки было обращено в сторону двери, глаза закрыты. Теперь она показалась мне довольно красивой: лицо словно из мрамора выточено, тонкие с длинными пальцами руки. При дыхании ритмично поднималась ее высокая грудь. Как только я пододвинул стул ближе к больной и пересел на него, девушка повернула в мою сторону лицо, но глаза так и не открыла.