Джей Джаямохан - Детский нейрохирург. Без права на ошибку: о том, кто спасает жизни маленьких пациентов

Если нужно было вырезать желчный пузырь или выдернуть зуб, человека отправляли туда же, где его стригли. Вот почему рядом с современными парикмахерскими зачастую можно увидеть столб в красно-белую полоску. Он символизирует кровь и бинты – эдакая дань уважения «другой» работе их праотцов.

Хирургия считалась настолько жуткой стороной медицины, что врачи этим не занимались. Кровь и фартук они считали ниже своего достоинства. Мало того что от хирургов не требовалось никакого медицинского образования, все, что от них было нужно, – это физическая сила, которой недоставало ученым мужам. Так, например, если врач диагностировал гангрену ступни, то местный Видал Сассун [15] Известный британский парикмахер. попросту засовывал пациенту в рот кожаный ремень, и четверо крепких мужиков удерживали его, пока цирюльник доставал свою пилу. Врачи не хотели иметь к этому совершенно никакого отношения.

Лишь в начале XIX века, с появлением антисептиков и хоть какой-то анестезии, хирургия перестала ассоциироваться с пытками и люди стали добровольно приходить к хирургам со словами: «Кажется, со мной что-то не так».

Она стала превращаться в профессию, требующую определенной квалификации и сертификации – а также реже приводящую к смерти, – и медицина начала предпринимать шаги, чтобы взять под свое крыло эту некогда паршивую овцу своего семейства, что, разумеется, было совершенно логично. Между тем, став «законными» представителями медицины, хирурги не хотели иметь ничего общего с теми знахарями, что когда-то относились к ним как к мусору, так что отказались от титула доктора. Вот почему из солидарности к своим предшественникам хирурги в Великобритании поступают так по сей день. И я в их числе.

После шести лет борьбы за звание доктора я теперь не мог дождаться, чтобы поскорее от него избавиться.

Возможность заняться нейрохирургией выпала наконец мне в одной больнице в зеленом Уимблдоне, и с того момента, как я сдал экзамены на младшего хирурга, поменялось и мое звание. Мне было невероятно приятно говорить людям: «Зовите меня “мистер”» [16] В англоязычных странах обращение «мистер» используется по отношению к нетитулованным лицам мужского пола. . Подобное может показаться каким-то ребячеством, однако это звание стоило мне большого количества времени и усилий, и многим знакомым мне хирургам изменение официального обращения к ним очень даже нравилось.

Я работал где-то с полудюжиной нейрохирургов – с одними более тесно, чем с другими. Это были хирурги-консультанты и старшие ординаторы, которые, по сути, заканчивали свою подготовку. У всех имелись свои сильные и слабые стороны. Одни позволяли мне делать больше, чем просто быть на побегушках и наблюдать за их работой в операционной, но при этом они могли быть не самыми приятными людьми. Другие источали само обаяние, но при этом, казалось, постоянно удерживали меня от какого-либо значительного вклада. Объединяла всех непоколебимая вера в то, что нейрохирурги являются лучшими представителями медицинской профессии. Самодовольство распространялось не только на того парня из больницы на Квин-сквер, который помог мне изменить мой карьерный путь. Оно было свойственно всем его коллегам.

Как один из хирургов признался мне во время операции: «У всех врачей есть комплекс Бога – но только мы заслуживаем так считать по праву».

Я прекрасно могу их понять. Сердце, конечно, важный орган, но в конечном счете оно фактически является лишь насосом. Замысловатой оросительной системой. В то время как мозг отвечает за управление. Если нужно что-то сделать, обращайтесь к мозгу, – а хотя нет, вы не сможете этого сделать, так как мозг управляет речью.

Признаюсь, именно поэтому я и пошел в нейрохирургию, в то время как мой брат учился на кардиохирурга. Мы временами спорили о том, чья специальность лучше, и он всегда стоял на своем. У него никогда не было сомнений в величии кардиохирургии, и, когда мы оба тесно столкнулись с работой одного из его коллег, я понял почему.

Я до сих пор отчетливо помню тот день, когда мне позвонил отец, сообщив, что ему требуется тройное коронарное шунтирование. Он был относительно молодой, в неплохой физической форме и никогда не курил, так что эта новость стала для нас всех большой неожиданностью. Хотя мы все трое и были медиками, из-за большой очереди плановую операцию пришлось бы ждать долгие месяцы – по оценкам врачей, к тому времени у него с большой вероятностью случился бы сердечный приступ. К счастью, у отца имелась медицинская страховка. Я никогда не понимал, зачем врачу может понадобиться добровольное медицинское страхование, но теперь все встало на свои места – он прекрасно понимал, какую нехватку ресурсов испытывает НСЗ, и с учетом прогноза ни у кого из нас не оставалось сомнений, что это единственный возможный вариант. Так как мы платили из своего кармана, то могли выбирать, к кому обратиться, и мой брат в точности знал, кому он хочет доверить эту операцию.

Утром перед операцией мы с братом были в больнице, чтобы морально поддержать нашу маму. Отец был полон оптимизма, как и я на тот момент, когда его укатили в операционную. Шли часы, и эта уверенность постепенно таяла. Несмотря на всю мою врачебную подготовку, мысль о том, что незнакомый человек поместит свои руки в грудь моему отцу, не давала мне покоя.

Помню, как я спросил брата:

– Я знаю, что ты был ординатором под его началом, но ты действительно в нем уверен?

– Я же тебе сказал, – ответил он, – лучше него никто не справится.

– Будем надеяться, что ты прав.

Это были долгие и мучительные пять часов нескончаемого ожидания. Наверное, только за первые шестьдесят минут я обошел каждый квадратный сантиметр пола. Отлучившись лишь один раз ненадолго в супермаркет в вестибюле больницы, все остальное время я рассеянно смотрел в окно. В итоге я не выдержал и спросил:

– Почему они так долго?

– Уверен, все в порядке, – ответил брат. – Они просто хотят все сделать как надо.

– Да, наверное, ты прав. Не хотелось бы, чтобы они спешили. Эй! Погоди. – Я подозвал его к окну. – Это тот, о ком я думаю?

На несколько этажей ниже виднелась легко узнаваемая фигура кардиохирурга нашего отца, садящегося в свою машину.

– Какого черта он там делает? – в недоумении воскликнул я. – И он даже не удосужился подойти и рассказать нам, как все прошло? Ты же, черт возьми, был его ординатором!

Как бы мой брат ни защищал бывшего наставника, он сам был оскорблен не меньше моего тем, что кардиохирург с нами не поговорил. Мы прождали почти шесть часов и даже не знали, где находился наш отец, жив он или нет. С меня было достаточно. Я побежал по коридору и уже было собирался высказать кому-нибудь все, что думаю, как из операционной вышел анестезиолог. Он тоже был специально подобран нами для этой операции.