Филипп Бассин - Проблема «бессознательного»

И второе замечание. Проф. Brisset утверждает, что психосоматический синдром не символичен в том смысле, в каком символичен синдром истерический. К этой мысли можно только присоединиться. Но в чем же тогда спе­цифика психосоматического синдрома? В том, что в нем отражаются за покровом физиологического расстройства «обстоятельства, имеющие жизненное значение» для больного? Но разве не очевидно, что именно связь с историей жизни больного , с историей его орга­низма и с историей его личности — и только эта связь — и придает психосоматическому синдрому его роль свое­образного зеркала «жизненно важных значений»?! И не кажется ли проф. Brisset, что если аффект выражается «висцеральным путем», то понять механизмы проявляю­щихся здесь связей можно — как это и делает на каждом шагу клиника — без всякой аппеляции к специфическим представлениям психоанализа?

Мы ограничиваемся постановкой этих вопросов, пото­му что наш ответ на них достаточно подробно изложен на предыдущих страницах настоящей книги, в связи со всем тем, что было сказано выше о патогенетической ро­ли установок.

Ответ профессора Еу.

То, что сознание реализуется только мозгом; то, что, завися от социальных факторов, сознание не сводимо к его физиологической основе; то, что философия диалек­тического материализма показала невозможность исчер­пать нормальное состояние сознания его физиологичес­кими характеристиками и тем самым показала ограни­ченность объясняющей роли физиологических понятий в теории сознания; то, что, напротив, анализ психопатоло­гических состояний приводит нас к нейрофизиологичес­ким сдвигам, — таковы очевидные истины или по край­ней мере положения, соответствующие систематизиро­ванной концепции, которую я разработал как органо-динамическую теорию в психиатрии. Я поражен и счастлив, что могу найти контакт по этим фундаментальным по­ложениям с «марксистско-ленинской диалектикой» и с авторами. Я уже обратил внимание (в дискуссии, имев­шей место в Бонневале, в 1947 г. по проблеме психоге­неза неврозов и психозов), что все метафизические в общие концепции, затрагивающие вопрос о природе че­ловека и его организации, совпадают в некоторых пунк­тах. Мне представляется, что именно эти области совпа­дения мнений придают философской и научной мысли ее значимость, ее логическую ценность и реалистичность. И я думаю в этой связи, что теория психической болез­ни, которую я защищаю, может быть принята диалекти­ческим материализмом так же, как и спиритуалистичес­ким томизмом, ибо она рассматривает как предмет наше­го познания то, что является существенным для этих политических, религиозных или философских систем, а именно идею эволюции и иерархии функций, которая определяет диалектический прогресс формирования су­щества в окружающем его мире.

Последнее положение может вызвать недовольство, авторов, которые более специальным образом рассматри­вают «идеалистические» (?) концепции феноменологии и психоанализа в связи с моим пониманием этих теорий, т.е. в связи с моим толкованием клинической реально­сти. Они меня упрекают в диалектическом подходе [120] поскольку я, стремясь преодолеть противоречия между психогенезом и органогенезом (противоречия между де­терминирующей ролью факторов внешнего и внутреннего порядка), попытался создать, опираясь, на «научные» как мне кажется, принципы Jackson возможно более яс­ное представление о структурных уровнях, которые скрыты в нормальном состоянии и которые болезнь «вы­являет».

Я стремился построить существенно архитектоничес­кую теоретическую модель, организация отношений в которой может обрисоваться только после того, как рас­крывается совокупность структурных связей, освещае­мых каждой из существующих теорий лишь частично. Если авторы рассматривают как эклектику это стремле­ние понять целостность организации человеческого су­щества, я согласен быть эклектиком или, точнее говоря, синтетиком. в моей научной работе. Если же они хотят сказать, что я эклектик, потому что располагаю рядом разнородные точки зрения, не имеющие друг с другом связей, я им предлагаю (они меня извинят за это в связи с уважением, которое они мне оказывают и которое я со «своей стороны испытываю по отношению к их работам) прочитать мою книгу «Сознание» . Я не допускаю, что они смогут это сделать, не заметив, что упрек, который они мне адресуют, плохо обоснован. Я не заимствую у феноменологии ее способ описания явлений, составляю­щих сущность сознания, его структуру и природу; я не заимствую у психоанализа его представление о бессоз­нательном (которое я к тому же критикую, основываясь на работах самого Freud), ибо сознательное существо не может себя воспринимать и еще менее может ощутить себя во всей своей реальности, не прибегая к заключен­ному в нем бессознательному. Это не потому, что я осно­вываюсь на этих теориях, которым авторы не доверяют, по каким-то непонятным причинам (или, вернее, по при­чинам, понимаемым мною достаточно хорошо, чтобы уви­деть в них их собственные философские предубеждения), я должен стать эклектиком, озабоченным только тем, как можно позаимствовать немножко «тут», немножко «там», немножко «справа», немножко «слева», и не беспокоя­щимся, каким образом можно свести все эти данные во внутренне увязанную систему.

Уже сама упорядоченность организации психической жизни и системы отношений, которую последняя пред­ставляет, не могла бы рассматриваться как строгая де­терминация, закономерности которой выражаются с помощью представления о рефлексе. Автономность и свобода сознательного существа гарантируются его пред­намеренной «гештальтизацией» (« Gestaltisation intenti onnelle»). Я полагаю, что именно это обстоятельство шо­кирует авторов, к искренности которых я в свою очередь позволяю себе обратиться (с позиций именно диалекти­ки, которая, организуя сознание, обусловила восхожде­ние человека от животного к подлинно человеческому уровню). Я просил бы авторов присоединиться к мысли о том, что центральная нервная система — это орган, освобождающий, а не связывающий нас (если иметь в виду и социальную среду). Свобода человека зависит не Только от его социальной среды, которая отражается в его речи и поведении (в этом отражении сущность реф­лекса), но и от его собственной, личной организации, расстройство которой вызывает психическую болезнь. В этом плане я более требователен, чем господа... имея, в виду, что в конечном счете болезнь провоцируется поражением нервных структур, а не только изменением: социальных условий существования (я особенно резко критиковал на «Интернациональных встречах» в Женева в 1964 г. теорию социогенеза психической болезни, защищаемую идеологией, которая является антиподом диа­лектико-материалистической рефлексологии, т.е. культуралистской антропологией экзистенциализма или ан­гло-саксонским бихэвиоризмом). Представление о диссолюции или функциональной деструкции является для; меня в патогенезе психических расстройств основным. И я придерживаюсь этого представления до такой степе­ни, что после того, как я «эклектически» позаимствовал; у феноменологии Husserl и Heidegger или у психоанализа: то, что в них есть ценного, я отверг эти учения за их неспособность дать научное определение феноменов, яв­ляющихся предметом психиатрии. Я являюсь поэтому, возможно, «эклектиком», который заимствует справа и слева, но который направляет одновременно направо и налево критические соображения по поводу оспариваю­щих друг друга психиатрических концепций. Отсюда следует, что я не эклектичен, а критичен в своей пози­ции. Я не «эклектик» в органодинамической психиатри­ческой концепции, которую сформулировал, опирась на естественную организацию динамики отношений, а ско­рее «синтетик», учитывающий интегрированный характер функций центральной нервной системы.