Филипп Бассин - Проблема «бессознательного»

Основное обстоятельство, всю серьезность которого явно недоучитывают Uttley, George и другие авторы, предлагающие исключить представление о сознании из числа категорий, необходимых для построения адекватной теории работы мозга, заключается в том, что осознание объективной действительности, как тако­вой (ее «презентированность» в смысле, придаваемом этому термину А. Н. Леонтье­вым) , глубоко влияет на все последующее развертыва­ние мыслительной активности и поведения. Психологи­ческий анализ позволяет без особого труда определить и условия, которые способствуют такому «презентированию» действительности на основе ее осознания: эти усло­вия в первую очередь связаны с возникновением каких-либо неожиданных препятствий в гладком развертывании целенаправленного действия, с трудностью выполнения последнего («закон Клапареда»). Осознание, т.е. про­цесс, основанный на «презентировании», выступает по­этому как своеобразное средство экстремальной регуля­ции мозговой деятельности, т.е. регуляции в чрезвычай­ных условиях, при которых другие, менее эффективные средства управления мыслительными операциями и пове­дением оказываются недостаточными.

При такой интерпретации, естественно, возникает вопрос: что же именно придает осознанию и неразрывно связанному с ним «презентированию» действительности эту способность оказывать мощные регулирующие воз­действия на мозговую активность? Отвечая на этот воп­рос, мы вновь касаемся, быть может несколько неожидан­но, представлений, характерных для нейрокибернетического направления.

Когда А. Н. Леонтьев впервые применил представле­ние о «презентированности» действительности, как о ха­рактеристике осознания, по-видимому, только традиции словоупотребления помешали ему подчеркнуть близкое отношение этого представления к идее «моделирования», широко вошедшей в обиход психологии и неврологии в нес­колько более позднем периоде [58]. Вряд ли требует особых разъяснений, в каком смысле при отражении, сопровож­даемом «презентированностью» действительности субъек­ту, мы сталкиваемся со своеобразным «удвоением» карти­ны мира (А. Н. Леонтьев). При таком отражении содер­жанием последнего становится не только объективная действительность как таковая, но и переживание отношения к этой действительности, про­тивостоящее как более или менее ясно осознаваемая субъ­ективная данность тем элементам внешнего мира, кото­рые это переживание непосредственно вызывают.

Переживание этого отношения приводит к созданию аналога (или «Образа») объективной действительности не отождествляемого, однако, субъектом с последней и выступающего для сознания как своеобразная «модель» мира предметов. Использование этой модели в процессе регулирования поведения позволяет получить все те не­исчислимые преимущества, которые возникают, если не­посредственному управлению каким-либо процессом предшествует фаза предварительной наметки этого уп­равления на более или менее точной копии, «слепке», «мо­дели» предстоящих реакций. Перефразируя Valensin, можно поэтому сказать, что человек стал неизмеримо бо гаче в своих возможностях воздействия на мир, после того, как он оказался в состоянии не только воспри­нимать, мыслить и чувствовать, но и сознавать, что он есть существо, которое воспринимает, чувствует и мыслит.

Очень показательным для состояния современной дис­куссии об активной роли сознания является то, что сходн ое понимание прйчйн и механизмов этой роли и, следо­вательно, какой-то отход от скептической позиции Uttley и др. можно встретить и в рамках самой нейрокибернетической литературы. Мы упомянули выше (§14) о рабо­тах по теории управления, в которых подвергается анали­зу возможность для саморегулирующейся системы дать ответ на вюпрос о вероятном исходе эксперимента, без то­го чтобы последний был фактически этой системой постав­лен. Как указывает Minsky, такой ответ может быть получен только от какой-то подсистемы, которая находит­ся внутри саморегулирующейся системы и выступает как модель взаимоотношений последней и внешней среды. Если информация, полученная от такой подсистемы, мо­жет повлиять на процессы, разыгрывающиеся на общем выходе всей конструкции, то перед нами возникает свое­образная картина автомата, деятельность которого регули­руется на основе «презентироваиности» ему не только со­вокупности внешних воздействий, но и информации, по­ступающей от его собственной поведенческой «модели». По полушутливому замечанию Minsky, подобный автомат, располагая знанием внешнего мира и «самого себя» и кор­ригируя свою деятельность, направленную на внешний мир, на основании данных «интроспекции» должен был бы различать в себе уровень «тела» и уровень «духа» и был бы вынужден энергично сопротивляться указанию на то, что он вопреки всему остается только неодушевленным роботом [125].

Мы напоминаем этот пример потому, что он отчетливо показывает, что даже если мы остаемся в рамках обыч­ных кибернетических трактовок, мы отнюдь не обязаны неукоснительно следовать за Shannon, Uttley, George, Rosenblatt и др. в их скептической оценке роли сознания. Эта оценка вытекает в гораздо большей степени из особо­го смысла, который вкладывается этими авторами в пред­ставление о сознании, чем из подлинной логики нейроки- бернетического подхода.

Принимая, как это справедливо подчеркивает А. Н. Ле­онтьев, что факт осознания сводится в основном к «презентированности» субъекту объективной действительно­сти, в ее «отделенности, в ее независимости от субъектив­ного к ней отношения» [52] и что эта отделенно «презентированная» данность может быть использована как модель при отработке процессов регулирования, мы по­лучаем возможность понять не только функцию созна­ния как фактора регуляции поведения, но и активное отношение сознания к другим формам психики. В работе мозга, как и в работе логической конструкции Minsky, ис­пользование информации, идущей от подобных «презен- тированных» «аутомоделей», резко расширяет операци- альные и адаптивные возможности, хотя физиологические механизмы, на основе которых происходит это расшире­ние, остаются далеко не ясными. В связи с этим становит­ся очевидной органическая включенность этих «аутомо­делей» в работу саморегулирующихся систем, внутренни­ми элементами которых они являются, следовательно, подлинно активный характер их роли.

Можно, таким образом, сказать, что функции сознания раскрываются в какой-то степени, если учитывается учас­тие сознания в процессах психологического моделирова­ния действительности и тем самым регулирования пред­стоящей деятельности. Эволюционный процесс разрешил задачу подобного моделирования, обеспечив способность человеческого мозга создавать «презентированное» отражение окружающего мира. Можно, конечно, по этому поводу задавать много на первый взгляд странных вопро­сов: является ли, например, этот избранный филогенезом вариант решения задачи моделирования единственным, который вообще возможен? А если моделирование, необ­ходимое для продуктивной деятельности саморегулирую­щихся систем, осуществимо на разных путях, в том числе на путях, не обязательно связанных с осознанием, то почему биологическая эволюция избрала в данном случае именно путь развития сознания, а не какой-либо другой и т.д.