Филипп Бассин - Проблема «бессознательного»

Для психоаналитического направления это означало бы отклонение от его многолетних традиций, и оно оказа­лось совершенно неспособным к этому. Для других же течений главным препятствием послужило отсутствие уве­ренности в реальности «бессознательного», отсутствие яс­ного понимания природы этого трудно постигаемого фак­тора и, наконец, отсутствие в их распоряжении адекват­ных рабочих понятий, способных отразить детерминизм отношений, существующих между неосознаваемыми фор­мами высшей нервной деятельности и процессами на со- мато-вегетативной периферии. Только после того, как идея «бессознательного» была тесно связана с доступным для экспериментального исследования представлением об «ус­тановке», этот пробел начал восполняться. А тем самым был открыт путь к созданию концепции, освещающей за­висимость от «бессознательного» не деталей, не частных, и всегда более или менее случайно обусловленных синдро­мологических проявлений клинического расстройства, а самой судьбы этого расстройства, понимаемой как ис­ход конфликта между воздействующими на организм вред­ностями и реакциями последнего, выражающими жизнен­но важные «меры его защиты».

Прослеживая историю этой запутанной проблемы,, нельзя не обратить внимание и на то, что здесь (быть мо­жет, даже более отчетливо, чем в какой-либо другой науч­ной области) фазе анализа, основанной на использовании четко определяемых понятий и предполагающей строгий контроль выявляемых закономерностей, предшествовал длинный период смутных догадок о существовании какой- то общей зависимости судьбы любого патологического про­цесса от «общих установок» больного (мы употребляем в данном случае термин «установка» в смысле, в котором он употребляется в обычной речи), от особенностей его личности, обусловливающих определенное «отношение к болезни», от более или менее ясно осознаваемого стремле­ния к «уходу в болезнь» или, наоборот, от активного «внутреннего сопротивления» болезни и т.д. Художествен­ная литература в ярких образах, в глубоко подчас волную­щих формах отразила эти догадки, показав разрушительн ую силу конфликта аффектов и решающее значение эмоционально насыщенных переживаний как фактора, который способен не только провоцировать разнообразные формы соматического распада, но и этот распад при нали­чии определенных условий надежно предотвращать и устранять [39, 68, 275]. Но она, естественно, не смогла (и это является главным) рассматривать функциональную структуру развертывающихся при этом психологических феноменов с вычленением как особой, подлежащей специ­альному анализу научной темы вопроса о специфической роли, которую в этих явлениях играют неосознаваемые формы высшей нервной деятельности.

В чем же конкретно заключается работа «бессознательно­го», способствующая иногда развитию, иногда же, напротив, регрессу болезни? С какими механизмами и закономерно­стями здесь приходится иметь дело? Дать более точный от­вет на эти вопросы оказалось возможным только после того, как произошел переход от интуитивного понимания идеи установки к строгому раскрытию психологического смысла этого понятия.

Мы не будем сейчас возвращаться к обоснованию ре­альности самого факта влияния психических и нервьых факторов на сомато-вегетативные процессы. Работы Г. А. Захарьина и М. В. Яновского в области клиники, И. М. Сеченова, И. П. Павлова, С. П. Боткина и созданных ими школ в русской и советской нейрофизиологии более позднего периода (Л . А. Орбели, И. П. Разенкова, К. М. Быкова, А. Д. Сперанского и др.) придали анализу влияния психических и нервных факторов на сомато-веге­тативные процессы характер направления, традиционного для нашей науки, и породили ряд оригинальных, хорошо известных физиологических концепций и методических подходов.

За рубежом на протяжении многих десятилетий также производилась экспериментальная разработка идеи «пси­хической регуляции» вегетативных реакций. К этому на­правлению можно отнести некоторые выполненные еще в конце прошлого века и вызвавшие в свое время большой резонанс работы Wundt; послужившие началом целой серии поисков исследования Weber, в которых прослежи­валась связь между положительной и отрицательной окраской эмоций и распределением крови; оказавший в свое время глубокое впечатление на современников анализ, суггестивно обусловленных изменений секреторной и дви­гательной активности желудка, выполненный Heyer; экс­перименты аналогичного типа, проведенные в разнообраз­ных модификациях в более позднем периоде Wittrower; исследования влияний, которые оказывают внушенные представления на сосудистый тонус, химический состав крови, диурез, терморегуляцию, и очень многие другие сходные работы.

Наряду с этим циклом исследований, имевшим преиму­щественно экспериментальный характер, в литературе на­метилось и другое направление, ориентированное скорее клинически. Оно имело более скромные масштабы, одна­ко в некоторых отношениях представляло не меньший ин­терес, чем первое.

В советской литературе это второе направление связа­но, в частпости, с работами Р. А. Лурия, посвященными проблеме «внутренней картины» болезни [56]. Вводя это понятие, Р. А. Лурия продолжил развитие полузабытых идей Goldscheider об «аутопластической картине» заболе­вания (создаваемой больным на основе совокупности его ощущений, представлений и переживаний, связанных так или иначе с его физическим состоянием). В этой аутопла­стической картине Goldscheider предлагал рассматривать два уровня — «сензитивный» и «интеллектуальный», отно­ся к первому ощущения, непосредственно обусловливае­мые патологическим процессом, а ко второму — своеобраз­ную «надстройку» над этими ощущениями, возникающую как результат размышлений больного о его физическом состоянии, как его психологическую реакцию на собствен­ную болезнь. Р. А. Лурия в основном присоединяется к этой схеме Goldscheider и в своей необычайно ярко напи­санной книге приводит множество клинических наблюде­ний, показывающих, какой огромной силой, каким глубо­ким влиянием на течение патологических процессов обла­дает «интеллектуальная часть» аутопластической карти­ны болезни. Он обращает внимание также на то, насколько грубыми бывают ошибки врача, игнорирующего этот ‘фундаментальный фактор, способный выполнять при определенных условиях в процессах саногенеза роль, не менее важную, чем та, которую он играет, к сожалению, нередко в патогенезе клинической синдроматики.

Когда Goldscheider отграничил «интеллектуальный уровень» аутопластической картины заболевания от «сензитивного» и подчеркнул активную роль обоих этих уров­ней в судьбе патологических процессов, он сделал по су­ществу все, что можно было выполнить, опираясь на со­временные ему и еще мало в то время разработанные представления о функциональной структуре физиологиче­ских реакций и психологических проявлений. Р. А. Лурия возвратился к этим вопросам в более поздний период и поэтому смог опереться на концепцию условнорефлектор­ной регуляции сомато-вегетативных процессов, на теорию кортико-висцеральной патологии, на учение об интрарецепции, на представление о совершенно особой, подчерк­нутой И. П. Павловым роли слова, как фактора, способно­го замещать любые другие раздражители и обусловливать появление любых сдвигов, которые этими другими раздражителями непосредственно вызываются [96] . Поэтому Р. А. Лурия удалось убедительно показать объективный характер и определенные закономерности, которым подчи­нена раврушительная и созидательная «аутопластическая» работа сознания.