Джордж Стайнер - Толстой и Достоевский. Противостояние

Но как достижения Толстого в драматургии согласуются с образом автора эпических и в целом антидраматических романов? Однозначного и исчерпывающего ответа на этот вопрос не существует, но некоторый намек на него есть в аргументации из статьи «О Шекспире и о драме». Толстой здесь объявляет драму «важнейшей отраслью искусства». Не исключено, что этим он отрекается от своего прошлого, от себя как от романиста, но мы не можем судить наверняка. Чтобы быть достойным столь высокого статуса, театр «должен служить уяснению религиозного сознания людей» и вернуться к своим древнегреческим и средневековым корням. С толстовской точки зрения, сама «суть» драмы «религиозна». Если мы расширим содержание этого слова, включив в него идею лучшей жизни и подлинной нравственности, мы увидим, что такое определение полностью соответствует собственной толстовской практике. Ибо пьесы Толстого неприкрыто служили средством распространения его религиозно-социальной программы. В толстовских романах эта программа тоже присутствует, но в неявном виде, там она частично скрыта от взора самим произведением. В пьесах же — как на плакатах и афишах, которыми оформлял сцену один из наследников Толстого, Брехт, — глухому миру провозглашается «весть».

Подразумевается не «конфликт между религиозным и гуманистическим отношением к жизни» [74] Дж. Оруэлл. «Лир, Толстой и шут». , выражаясь словами Оруэлла, а, скорее, конфликт между зрелыми учениями Толстого и его ретроспективным взглядом на собственное былое творчество. Он отрекся от романов, веря, что выше всего должна стоять дидактика. Но он осознавал, что «Война и мир», «Анна Каренина» и его великие рассказы и повести триумфально продолжат существование. Таким образом, Толстой обрел утешение в открыто моралистическом характере собственных пьес и принялся обосновывать свою мысль о том, что Шекспир извратил и предал миссию драмы. Почему мораль и «руководство в жизни» — предмет ответственности драматурга — в этот вопрос Толстой углубляться не стал. И без того слишком многое было поставлено на кон в его упорном стремлении подчинить свою жизнь принципу единства и доказать, что он все это время оставался ежом.

Но давайте сами не попадать в его ловушку. Никакая отдельно взятая анатомия толстовского гения не поможет увязать человека, который не переносит Шекспира и называет театральную атмосферу развратной, с автором превосходной комедии и по меньшей мере двух первоклассных трагических драм, где заметны следы пристального изучения драматургической техники. Мы можем сказать лишь то, что, выбрав Гомера в противовес Шекспиру, Толстой выразил господствующий дух своей жизни и своего творчества.

В отличие от Достоевского, который чрезвычайно многое почерпнул из театра, хотя сам пьес не писал (не считая пары юношеских стихотворных фрагментов), Толстой сочинял как романы, так и драмы, но проводил между этими жанрами строгое разграничение. Однако его опыт привнесения в художественную прозу элементов эпопеи остается самым тонким и цельным из всех, когда-либо предпринятых. Противопоставление Гомера и Шекспира в известной статье — это и речь в защиту романа, и заклинание старого колдуна, пытающегося застолбить для себя место в спасении и, в то же время, нейтрализовать чары, которые он своими непревзойденными заклинаниями сам же в прошлом и наложил.

Музыка — именно в ней XIX век воплотил мечту о создании трагических форм, сравнимых по величию и стройности с классической и ренессансной драмой: в торжественных и скорбных квартетах Бетховена, в квинтете до-мажор Шуберта, в «Отелло» Верди и, особенно, в «Тристане и Изольде» Вагнера. Великая идея «возрождения» поэтической трагедии, которая владела умами романтиков, осталась нереализованной. Позднее — когда театр с появлением Ибсена и Чехова вновь ожил, — былые модели героики претерпели необратимые изменения. И все же тот век произвел на свет одного из великих мастеров трагической драмы — Достоевского. Мысленно прослеживая путь во времени от «Короля Лира» и «Федры», мы приходим к мигу непосредственного узнавания, только дойдя до «Идиота», «Бесов» и «Братьев Карамазовых». Пытаясь дать Достоевскому краткое определение, Вячеслав Иванов назвал его «русским Шекспиром».

XIX век прославился лирической поэзией и прозой, но, тем не менее, высшим литературным жанром считалась именно драма. И тому были свои исторические причины. В Англии Кольридж, Хэзлитт, Лэм и Китс сформулировали каноны романтизма под знаменем елизаветинской драмы; французские романтики во главе с Виньи и Виктором Гюго равнялись на Шекспира, считая его своим святым покровителем и выбрав именно театр полем боя против неоклассицизма; за теорией и практикой немецких романтиков от Лессинга до Клейста неотступно следовала вера в то, что синтез Софокловой и Шекспировой трагедии может дать новую всеобъемлющую форму. Романтики видели в состоянии драмы мерило здоровья как языка, так и государственной власти. В «Защите поэзии» Шелли писал:

«Несомненно, что наивысшему расцвету драмы всегда соответствовал наилучший общественный порядок; а упадок или исчезновение драмы там, где она некогда процветала, служит признаком падения нравов и угасания тех сил, которые поддерживают живую душу общества» [76] Пер. З. Александровой. .

Ближе к концу века та же идея излагается в статьях Вагнера и воплощается в самой концепции Байрёйта [77] Ежегодный летний фестиваль в баварском городе Байрёйт, где исполняются произведения Вагнера. Учрежден самим композитором. .

Эти историко-философские установки отразились в социологии и экономике литературы. И поэты, и романисты расценивали театр как принципиально важное средство на пути к респектабельности и материальному достатку. В сентябре 1819 года Китс писал брату по поводу своей трагедии «Оттон Великий»:

«В Ковент-Гардене она скорее всего будет освистана. А имей она успех хотя бы там, это вызволило бы меня из трясины. Под трясиной я разумею дурную славу, которая преследует меня по пятам. В модных литературных салонах имя мое считается вульгарным — в глазах их завсегдатаев я ничем не отличаюсь от простого ремесленника-ткача. Трагедия избавила бы меня от многих бед. Беда стряслась прежде всего с нашими карманами» [78] Пер. С. Сухарева. .

Английские романтики не вышли за рамки елизаветинских моделей и в целом не смогли создать жизнеспособную драму. «Ченчи» [79] Трагедия П. Б. Шелли. и Байроновы венецианские трагедии дошли до нас как несовершенные памятники упорным и дерзновенным попыткам. Во Франции выстраданный успех «Эрнани» от полного провала «Бургграфов» [80] «Эрнани», «Бургграфы» — драмы В. Гюго. отделяют лишь тринадцать лет. Краткий расцвет немецкой драмы завершился со смертью Гете. После 1830 года театр и художественная литература оказались по разные стороны всё расширяющейся пропасти. Несмотря на спектакли Макреди [81] Вильям Чарльз Макреди (1793–1873) — английский актер. по пьесам Браунинга, на постепенное проникновение Мюссе в «Комеди Франсез», на одинокое присутствие гения Бюхнера, мост через эту пропасть начнут наводить только с наступлением эпохи Ибсена.