Сергей Боровиков - В русском жанре. Из жизни читателя

«Водевиль» (1884) — канонически-обличительный пустяк: чиновник читает водевиль собственного сочинения сослуживцам, те находят там неуместные параллели и аллюзии и советуют автору порвать рукопись, что он с благодарностью принимает.

Вглядевшись в довольно-таки подробный пересказ содержания водевиля, можно обнаружить, что он вполне мог бы принадлежать и перу самого Чехонте. Чиновник мечтает, как выдаст замуж дочь за начальника, ругается с женой по поводу вони от жареного гуся: «Дура! Утрись… мумия, Иродиада ты невежественная!» Чиновник убегает из дому и т. д. Кухонная вонь в комнатах — мотив постоянный у Чехова, так же как и мечты родителя о браке дочери, как ругань с женой, как словечки «мумия», «иродиада».

Здесь — тот нормальный цинизм, с которым Чехов относился к литературе как ремеслу. Он относился к ней и по-иному, в иных плоскостях и измерениях, но как профессионал он циничен. Просто ему было всё равно, придумывая сюжет, пишет ли его Чехонте или чиновник Клочков.

«Хочется писать, и кажется, что в этом году я буду писать так же много, как Потапенко. И деньги нужны адски. Мне нужно 20 тысяч годового дохода, так как я уже не могу спать с женщиной, если она не в шёлковой сорочке» (А. С. Суворину, 1895).

«Если водевиль выйдет плох, то не стесняйтесь и валяйте псевдоним. Провинция всё скушает» (А.Н. Маслову, 1888).

Тяга к мелкому «либеральному» обличительству долго сидела в нём. Где надо и не надо, он принижает любого, даже относительно принадлежащего верхам. Помещики, генералы, судьи изъясняются, словно приказчики. Причиной отчасти могло быть незнание той среды, отчасти — разночинское стремление принизить дворянина, помещика, аристократа.

«А как он описывал представителей высших классов, чиновника Орлова, его гостей! Он этих людей не знал! Не был знаком ни с кем выше помощника начальника станции. Среди правоведов, лицеистов было сколько угодно мерзавцев, но ведь они были хорошо воспитаны! А тут — идут в спальню Орлова и смеются над дамскими вещами. Разве так бывало? Неверно всё, неверно! <���… > Вы только никому не говорите. Для интеллигентов Чехов — икона» (Чуковская Л. Воспоминания об Анне Ахматовой).

Почему-то Ахматову разгневал «Рассказ неизвестного человека» (1893), вещь в этом отношении не самая показательная. Я так даже, по своему простолюдинству, если бы не оценка А. А., не счёл бы поведение кружка петербургского аристократа Орлова невозможным. Во всяком случае, изъясняются в этой повести высокие чиновники вполне изысканно в сравнении со многими другими. Но речь чиновников («Сущая правда», «Случай с классиком», «Смерть чиновника», все — 1883) и многих других — это речь прачек и дворников. Может быть, чиновники — мелюзга? Но таковы же и помещики его. Вот председатель земской управы, помещик Шмахин (1885). «Нешто в шашки поиграть? Понимаем куда, ты, харя, лезешь… Как, однако, от тебя луком воняет! Расселся тут, тварь этакая!» Шмахин пытается читать Тургенева и тут же засыпает. Первый же из опубликованных рассказов Чехова — «Письмо к учёному соседу» (1880) — представляет отставного урядника из дворян, донского помещика, как малограмотного тупицу.

Генералы и князья то и дело возникают на страницах его не просто пустыми и ничтожными, но и дурно воспитанными людьми. Граф Шабельский («Иванов», 1887) сам о себе так высказывается: «Я такой же мерзавец и свинья в ермолке, как все. Моветон и старый башмак». Ладно, он «шут и приживал», но и вполне благополучные, богатые чиновники и помещики — все как на подбор — моветоны.

Не только Ахматова, но и Бунин объясняли его странных помещиков и дворян тем, что Чехов не знал высшего круга. Чеховских помещиков сочинил читатель Щедрина. Но к чему всё-таки столь явная тенденция снижения «высших классов»? В ранней пьесе «Безотцовщина» (1878?), герой её Платонов обосновывает сниженный взгляд на дворянство: «…нужно быть слишком доверчивым, чтобы веровать в тех фонвизинских солидных Стародумов и сахарных Милонов, которые всю свою жизнь ели щи из одной чашки со Скотиниными и Простаковыми».

«По наблюдениям А. И. (Куприна. — С. Б.), в семье А. П. Чехова господствовала довольно развязная манера вышучивать всех и вся». (М. К. Иорданская (Куприна)).

В один день 7 февраля 1903 года он пишет из Ялты Куприну и Телешову, сообщая, что в академическом «Словаре русского языка» имеются ссылки на их тексты. Большая часть обоих писем практически одинакова: информация, примеры цитат; затем разное — Куприну личное и тёплое, Телешову суховато вежливое: о морозе, здоровье и прочем. Однако отличия в сообщениях о «Словаре» замечательны: Телешову: «в “Словаре…’’…показались и Вы». Куприну: «в “Словаре…’’…наконец показались и Вы». И далее. К приведённым из Куприна примерам Чехов комментария не даёт, а для Телешова приписывает следующее: «Стало быть, с точки зрения составителей словаря, Вы писатель образцовый, таковым и останетесь на веки вечные».

В угрюмом одиночестве (в тот же день пишет Книппер: «Время идёт быстро, очень быстро! Борода у меня стала седая, и ничего мне не хочется»), в холодном доме, получив том «Словаря», он делится с Куприным искренней радостью, а Телешова высмеивает. Видимо, правда, что Николай Дмитриевич был человек недалёкий, раз Чехов был уверен, что тот не почует издёвки в похвале.

Прочитав «На покое», он пишет Куприну: «героев своих, актёров, Вы трактуете по старинке, как трактовались они уже лет сто всеми, писавшими о них. <���… > Бритые актёры похожи друг на друга, как ксёндзы, и остаются похожими, как бы старательно Вы ни изображали их…» (1 ноября 1902 г.).

Но именно так сам Антон Павлович и трактовал своих актёров в рассказах «Барон», «Месть», «Трагик», «Комик», «На кладбище», «Бумажник», «Сапоги», «Конь и трепетная лань», «После бенефиса», «Средство от запоя», «Антрепренёр под диваном», «Актёрская гибель», «Первый любовник», «Калхас», «Произведение искусства», «Юбилей», «Критик» (с 1882 по 1887 год). Практически везде, где касался он актёрской фигуры, это был неопрятный необразованный пьяница, с замашками и претензиями на нечто в искусстве, «выносливый, как камень», то есть вариации Аркашки Счастливцева и Шмаги. Портреты их, на схожесть которых указывает он Куприну, также не отличаются разнообразием: «бритая, синевато-багровая физиономия», «сизая, заспанная физиономия», «с бритой актёрской физиономией и сизым кривым подбородком», «два ряда мужчин с бритыми физиономиями», «с кривым подбородком и малиновым носом».

Писатель и сочувствует их нелёгкой доле, и презирает их. Страшную смерть в убогом номере в тоске по родимой Вязьме благородного отца и простака («Актёрская гибель») перемежает жалкая подлость фатоватого премьера («Первый любовник»), но чаще всего представлен забавный эпизод, вроде пропивания денег вместо раздачи долгов или долгожданного похода в баню («После бенефиса»).