Питер Хёг - Темная сторона Хюгге

Мортен показал на первую охотничью собаку Хенрика. Она лежала возле батареи и смотрела на него – такой крупный, отличный охотничий пес.

Они условились не распространяться об уговоре, и, как и было решено, Хенрик застрелил больную раком собаку Мортена, а спустя три года Мортен застрелил первую из его собственных собак. Потом очередность нарушилась, поскольку следующая собака Хенрика умерла своей смертью. Однако с собаками Мортена такого не случалось. С его собаками все случалось иначе, но тут нет повода горевать. С точки зрения самой собаки и с точки зрения охотника лучший выход – обойтись одним точным выстрелом. Гораздо больше было бы жаль животное, если бы его запихнули в машину и повезли к ветеринару. Просто выстрел в тот момент, когда собака чем-то увлечена, – это хорошая смерть, он бы хотел, чтобы и его так же пристрелили однажды в тот момент, когда он входит в Тину, когда он максимально глубоко в ней. Он бы никоим образом не возражал, и все же он стоит здесь, на опушке леса, и ему неуютно от того, что Мортен расхаживает там, у себя по двору, и по его виду сразу ясно: жена с детьми ушла. Но громом среди ясного неба это ведь не было. Все годами были в курсе, что его жена такой человек, уже навострила лыжи. Все годами думали, что Мортен выглядит немного жалким на ее фоне, и ведь всегда было так хорошо в этом гартнеревском прицепе, хотя Мортен с годами превратился в законченного хвастуна. Они всегда были хорошими товарищами, но их отношениям не доставало баланса. Сам он ни разу не нарушил данного обещания. Первую собаку Мортена он застрелил, когда она вылезала из лисьей норы. Вторую, когда она забралась на сваленные в кучу рождественские елки. Третья сильно мучилась, у нее были какие-то боли, Мортен с мрачным видом сообщил, что ее сбила машина, но вообще это могло быть и что-то другое. Она была так плоха, что Хенрику пришлось положить ее поровнее, чтобы выстрелить, а еще была собака со смешной кличкой, он застрелил ее за домом. Черед пятой пришел в саду, когда жены Мортена не было дома, теперь это была шестая, бегала по двору за Мортеном, как привязанная. Мужчина и его собака в наступивших сумерках, но было и еще кое-что. Ему пришлось примириться с этим. Теперь внимание, ибо дело обстояло вот как: было что-то такое у Мортена внутри, что боялось и избегало света. Какая-то разновидность комплексов, как утверждала Тина. Хенрик не знал, что это было. Так же, как не знал, какими словами это можно назвать, разве что оно пахло гниющим мясом на скотобойне, и этот запах был заразен, как вирус.

Чувство полета

Уже год, как Аллан съехал, и мы так и не завели ребенка, хотя оба вполне могли иметь детей. Однажды он сказал мне, что ему кажется: я точь-в-точь те крепости, которые он строил из соломы, когда был маленький. Внутри такой крепости было место, где можно было сидеть, есть печенье и пить сок, слушая, как шумит комбайн на одном из полей вдалеке. То же самое для него быть со мной, сказал Аллан. В другой раз он сказал, что я напоминаю ему о собачьей конуре, такая была у его отца. Когда Аллан был мальчиком, он часто залезал в конуру и сидел там вместе с дратхаром. Там было уютно, и он иногда представлял себе, как бы все было, если бы к нему вдруг залезла какая-нибудь девочка. То есть как бы это была я, и он не имел в виду меня обидеть.

Аллан работал инженером в компании «Вестас» и ездил за границу на ветряные электростанции в качестве консультанта и специалиста по ремонту ветрогенераторов. Когда он возвращался домой, ему казалось, что для меня будет слишком сложно, если он начнет рассказывать о своих переживаниях и о том, что видел. Он говорил о гигантских пространствах, превосходивших все, постижимое уму, и я кивала, но это его раздражало. Однажды на Рождество я подарила ему цифровой фотоаппарат, чтобы он мог присылать из поездок фотографии по электронной почте. Так я бы лучше поняла, что с ним там происходит, идея была в этом. У меня до сих пор хранятся на компьютере фотографии с Алланом на фоне разных заграничных достопримечательностей. На одном из этих снимков, которые я храню сама не знаю зачем, Аллан стоит рядом с ветряной турбиной, все еще лежащей на земле. На заднем плане можно различить величественный пейзаж с елями и скалами, он постепенно размывается, приобретая очертания бесконечности. Снимок сделан в Долли Содс, в Западной Вирджинии, Аллан вернулся оттуда каким-то притихшим.

Не знаю, как долго он вынашивал эту мысль, но однажды вечером, когда мы закончили ужинать, он сказал, что пускай дом остается мне, никаких проблем, просто так получилось, что ему необходимо переехать. Дело не во мне, это не со мной что-то не так, скорее, причиной всему – ощущение пустоты внутри и вокруг него. Он взял две спортивные сумки и сложил в них одежду. Собаку тоже забрал, он решил пока пожить у родителей. Я отдавала себе отчет в том, что речь идет не о перерыве в отношениях, а о чем-то бесповоротном, и все-таки вышла из дома проводить его и махала рукой, когда он выезжал задним ходом с участка. Особенно мне запомнилось, как выглядела входная дверь, в тот момент, когда я повернулась, чтобы зайти обратно в дом. Каким был свет от лампы, падающий на отделку стен, ручка двери и прочие такие вещи.

В первые дни после того, как он съехал, я ничего не могла делать, я сама была не своя. Когда звонила мама, я не упоминала, что мы больше не живем вместе, наоборот, отвечала на ее вопросы, рассказывала, как мы поживаем и что делаем. Чтобы не вдаваться в подробности произошедшего, я предоставляла говорить ей, а сама в этот момент смотрела в окно на живую изгородь. Она все никак не хочет становиться густой и пышной, и я подсадила лук по всей ее длине, чтобы помочь ей в этом, но в ноябре от лука никакой радости.

Моим времяпрепровождением было бродить и ждать, когда во мне что-то случится в ответ на произошедшее, но ничего не случалось, и лучше всего время проходило, когда я сидела за компьютером. В Сети нетрудно найти информацию о местах вроде Долли Содс, и я отчетливо видела, насколько эти края величественны, красивы и труднодоступны. В Долли Содс есть места, где до сих пор не ступала нога человека. Расстояния и глубины завораживают своими масштабами, и я представляла себе, как Аллан стоял там, положив руку на ветряную турбину. Я не плакала. Не плакала даже тогда, когда рассказала обо всем маме с папой. Я первая же и объяснила им, что это наилучшее решение, и мои слова прозвучали так, словно я и сама тоже к нему пришла.

Мама была очень разочарована, но, на ее взгляд, было здорово, что я держалась молодцом. И так это и было. Это я слышала и от коллег по работе: прекрасно, что я нашла в себе силы со всем этим справиться. На Аллана это тоже произвело впечатление, и мы быстро нашли нужный тон, каким разговаривают друг с другом старые приятели, – особенно когда он мне звонил. Мы даже смеялись, и мне было слышно в трубке, как его голос звучит все более жизнерадостно. Месяца три спустя после того, как он съехал, он позвонил как-то вечером и рассказал, что его скоро пошлют в Турцию. Ему там на каком-то плато предстояло монтировать новые генераторы. Я сказала: «Здорово, это очень интересно». Он ответил: «Я тоже рад, что еду». Несколько секунд он молчал, потом сказал, что очень благодарен мне и рад тому обстоятельству, что я так спокойно все приняла.