Питер Хёг - Темная сторона Хюгге

И теперь ему прислали этих вот двух воспитанных детишек. Некоторые члены его семьи считают их галлюцинациями, вызванными препаратами, которые он принимает от болезни Паркинсона, что, возможно, правда, но пусть они и вызваны лекарствами, подобные видения едва ли случайны, и они наверняка как-то связаны с тем человеком, у которого случаются галлюцинации, так что, вероятно, нельзя исключать, что эти дети могут быть самим Стеном и его сестрой Ханной (моей мамой), которые с тех пор, как они были маленькими, были не меньше привязаны друг к другу, чем Ульф и его чувствительный брат.

* * *

Я устал, и галдящие школьники тринадцати-четырнадцати лет, летящие куда-то всем классом, на самом деле очень действуют мне на нервы, но я вынужден стоять в их толпе около выхода на посадку. Одна девочка старается привлечь к себе внимание, она особенно меня взбесила за это время: эта куртка из грубой кожи в заклепках, разрисованная радикально-левыми лозунгами, надета с той целью, чтобы заставить людей шарахаться, при этом своей подчеркнуто сексуальной манерой вести себя, чулками в крупную сетку и цикламеновой помадой на губах девица притягивает стыдливые, ищущие взгляды к своим худым белым ногам, и ее слегка полноватый молодой учитель с жидкой бороденкой стоит растерянный, не зная, что делать и как реагировать на спонтанные и хаотичные провокации, не связанные никакой логикой. Но в ту секунду, когда я уже готов взорваться и выплеснуть из себя все свое консервативное бешенство, я замечаю, что у нее косоглазие, и меня наполняют нежность и желание ее защитить.

* * *

«Кстати, у меня сегодня день рождения», – сообщает женщина средних лет мужчине, с которым она явно не знакома, а именно, продавцу почтового отделения на улице Х. К. Эрстеда. И хотя мне, конечно же, жаль человека, вынужденного обращаться к незнакомым людям за пожеланиями счастья, все же я относительно спокоен за особу, которая, несмотря на свое одиночество, ценит себя настолько высоко, что не стесняясь просит о вещах, по праву принадлежащих, как ей кажется, в том числе и ей.

* * *

Всякий раз, когда я с запозданием обнаруживал, что человек, с которым я наивно и доверчиво общался, на самом деле завидовал мне черной завистью и желал мне всяческих неудач и разочарований, я удивлялся тому, как поздно до меня все доходит. Почему именно это чувство так сложно распознать в человеке, и мы с пристальной доверчивостью смотрим завистнику в лицо? Все потому, что ты не знаешь этого чувства за самим собой, хотя ты не менее завистлив, чем все остальные. И это недостаточное знание самого себя, как мне кажется, и является причиной того, что зависть стала самым стыдным и табуированным из всех чувств, и вследствие этого – в том числе людям, которые ее ощущают, – зависть является не слишком открыто, предпочитая небольшую красивую маску. В отличие, например, от гнева и страсти, от которых моментально начинают пылать огнем щеки, и по этой причине их тут же можно заметить и опознать в другом человеке, зависть никогда не вызывает дрожи во всем теле, наоборот, она предстает перед сознанием в очень рациональном и зачастую даже неплохо приукрашенном облике: «Надо первым поздравить хорошего человека, моего коллегу, с абсолютно заслуженной Большой Премией, и все-таки, наверное, нужно сказать, что пора бы оценить должным образом и представителей других областей литературы», или: «Да, должен признать, что его вилла невероятно красива, просторна и блестяще обставлена, так что даже жаль, что она расположена в таком унылом месте, как этот район с его посольствами и консульствами». По-настоящему большой плюс тех чувств, которые переживаются и высказываются открыто и во всей их полноте, заключается в том, что по отношению к ним можно занять какую-то позицию: ты вдруг замечаешь в себе сексуальное влечение и в ту же секунду понимаешь, что, наверное, не стоит давать ему выход прямо здесь и сейчас, во взгляде собеседника уже заметен гнев, и ты немедленно переходишь к улаживанию конфликта. Рядом с людьми, заявлявшими, что они считают любые амбиции смехотворными, что самим им наплевать на признание и что у них от рождения отсутствует ген, отвечающий за стремление быть первым, я всегда чувствовал себя неуютно, ведь именно по причине того, что эти «бессребренники» не хотят, чтобы их знали с этой, может быть, и не самой альтруистической стороны, они вместе с тем лишаются возможности разумно и умеренно разобраться с ее проявлениями, и им в голову может прийти фактически все что угодно, потому что когда человек мнит себя стоящим выше любых проявлений эгоизма, он становится легкой их жертвой и внезапно начинает вести себя настолько скверно, что это даже и в голову бы никогда не пришло никакому отъявленному карьеристу. В случае с завистью проблема тоже заключается не в том, что данное чувство, которого мы стыдимся, само по себе присуще нам всем, а в том, что стыд загоняет его в самые отдаленные уголки сознания, и оттуда оно уже властвует надо всем, восседая на своем черном троне. Нужно обладать достаточной смелостью, чтобы признаться самому себе в ядовитости собственной зависти, тогда ее можно как-то облагородить и держать на коротком поводке, и благодаря этой информации о самом себе, можно научиться распознавать зависть в других, дабы вовремя защититься от этой грозящей тебе пакости. И потом, если знаешь, что сам не лишен зависти, то, возможно, к тому же легче сможешь простить зависть со стороны другого человека, помня, что, даже если тебя критикуют за ошибки, которые ты действительно совершаешь, на самом деле вовсе не эти ошибки являются причиной недовольства завистника, а как раз-таки наоборот все то, что ты сделал правильно.

* * *

Последняя неделя ноября, в это время в Афины обычно мало кто ездит. Кроме меня, тут никого, я практически в полном одиночестве на Акрополе и туристических улочках старого города, где на тротуарах стоят пустые столики, застеленные скатертями в красную клетку. Не желающий мириться с твоим существованием хаос начинается только на широких, грязных, повседневных афинских улицах, перегруженных транспортом, движущимся между серыми зданиями из армированного бетона, которые, какой бы ласковый и соблазнительный облик они ни принимали, никоим образом не соответствуют образу, присутствующему, должно быть, в романтических мечтах путешественника, грезящего о южных странах. Путешественника, который, впрочем, не может и нескольких шагов ступить, без того чтобы его остановил напоминающий кота мужчина, предлагающий препроводить приезжего к бьютифул герлз. Будучи единственным посетителем в большой таверне, располагающейся под крышей на горе высоко над городом, я поужинал и теперь пью пиво «Миф», разглядывая сверху спустившуюся на Афины темноту, которую, наверное, можно было бы описать как миллионы крошечных огоньков. И по какой-то причине мысль о том, что я однажды должен буду умереть, становится на короткое мгновение выносимой: «Если я сам сейчас один из этих маленьких огней среди прочих и вижу себя в этом качестве, – думаю я, – то на самом деле нет ничего страшного в том, что он внезапно исчезнет во тьме». Потом я расплачиваюсь и встаю из-за стола, чтобы вернуться вниз, в гостиницу по крутым улочкам, и мысль, та самая, снова становится невыносимой.