Владимир Бахмутский - В поисках великого может быть

Промыта слёзным гидролатом

Капустка облаков;

Померк под чем-то склизковатым

Блеск ваших башмаков.

Чудные луны пялят бельма,

Круглее, чем кочан.

Мои страшила, было б дельно

Вам отколоть канкан!

Любовь у нас не шла к упадку

Лазурное мурло!

Я жрал мокриц и яйца всмятку,

Когда бы ни взбрело.

А белое мурло в поэты

Меня произвело

Отбить бы ей за то котлеты

По первое число!

<���…>

Топчите глиняные плошки

Причуд недавних лет!

Гоп-гоп! Так превратитесь, крошки,

На миг в кордебалет!

<���…>

Под лунами, что пялят бельма,

Круглее, чем кочан,

Мои страшила, было б дельно

Вам отколоть канкан!

(Перевод Д. Самойлова)

В 1871 году Рембо бежит в Париж и, видимо, принимает какое-то участие в событиях Парижской коммуны, поражение которой он воспринял крайне болезненно. Это нашло отражение в его творчестве. Прежде всего это стихи «Париж заселяется вновь», «Руки Жан-Мари». Второй период начинается уже после поражения Парижской коммуны. Это время, когда Рембо, в сущности, становится поэтом французского символизма. Он создаёт новую теорию творчества, смысл которой выразил в одном из писем другу: «Первое, чего должен достичь тот, кто хочет стать поэтом, – это полное самопознание; он отыскивает свою душу, её обследует, её искушает, её постигает. А когда он её постиг, он должен её обработать! Задача кажется простой… Нет, надо сделать свою душу уродливой. Представьте себе человека, сажающего и выращивающего у себя на лице бородавки… Я говорю, надо стать ясновидцем, сделать себя ясновидцем. Поэт превращает себя в ясновидца длительным, безмерным и обдуманным приведением в расстройство всех чувств. Он идёт на любые формы любви, страдания, безумия. Он ищет сам себя. Он изнуряет себя всеми ядами, всасывает их квинтэссенцию. Неизъяснимая мука, при которой он нуждается во всей своей вере, во всей сверхчеловеческой силе; он становится самым больным из всех, самым преступным, самым проклятым – и учёным из учёных! Ибо он достиг неведомого, так как взрастил больше, чем кто-нибудь другой, свою душу, и такую богатую! Он достиг неведомого, и пусть, обезумев, утратит понимание своих видений, – он их видел! <���…> Итак, поэт – поистине похититель огня. Он отвечает за человечество, даже за «животных». <���…> Найти соответствующий язык, – к тому же, поскольку каждое слово – идея, время всеобщего языка придёт! <���…> Этот язык будет речью души к душе, он вберёт в себя всё – запахи, звуки, цвета, он соединит мысль с мыслью и приведёт её в движение…» (май 1871г).

В сущности, Рембо хочет полностью отключить разум, отдавшись каким-то иррациональным, неведомым, не поддающимся пониманию силам, дать волю своим видениям, которые, как ему кажется, могут открыть нечто сокровенное.

Этот новый взгляд на поэтическое творчество нашёл отражение в программном стихотворении Рембо, которое до сих пор пользуется заслуженной популярностью. Это стихотворение «Пьяный корабль»:

Когда, от бечевы освободившись, я

Поплыл по воле Рек, глухих и непогожих,

На крашеных столбах – мишени для копья —

Кончались моряки под вопли краснокожих.

Теперь я весь свой груз спустил бы задарма —

Фламандское зерно и а́нглийские ткани,

Пока на берегу шла эта кутерьма,

Я плыл, куда несло, забыв о капитане.

В свирепой толчее я мчался в даль морей,

Как мозг ребёнка, глух уже другую зиму.

И Полуострова срывались с якорей,

От суши отделясь, проскакивали мимо.

Шторм пробуждал меня, возничий жертв морских,

Как пробка, на волнах плясал я десять суток,

Презрев дурацкий взор огней береговых,

Среди слепых стихий, утративших рассудок.

В сосновой скорлупе ворочалась волна,

И мне была сладка, как мальчику кислица

Отмыла все следы блевоты и вина

И сорвала рули, когда пошла яриться.

С тех пор я был омыт поэзией морей,

Густым настоем звёзд и призрачным свеченьем,

Я жрал голубизну, где странствует ничей

Завороженный труп, влеком морским теченьем.

Где вдруг линяет синь от яркости дневной,

И, отгоняя бред, взяв верх над ритмом тусклым,

Огромней ваших лир, мощней, чем чад хмельной,

Горчайшая любовь вскипает рыжим суслом.

(Перевод Д. Самойлова)

Образ корабля, плывущего без руля и без ветрил, который всецело находится во власти морской стихии, – это, собственно, и есть символ творчества, требующего от поэта абсолютного, безраздельного погружения в иррациональное, в хаос бытия. Поэт готов погибнуть в этой стихии, но в то же время слияние с ней наполняет его каким-то непостижимым восторгом.

Другое важное для понимания Рембо стихотворение, которое выражает его новый взгляд на мир и поэтику, называется «Гласные». К этому стихотворению можно относиться двояко: с одной стороны, как к стихам, а с другой, как к определенной поэтической программе:

«А» чёрный, белый «Е», «И» красный, «У» зелёный,

«О» голубой – цвета причудливой загадки:

«А» – чёрный полог мух, которым в полдень сладки

Миазмы трупные и воздух воспалённый.

Заливы млечной мглы, «Е» – белые палатки,

Льды, белые цари, сад, небом окроплённый;

«И» – пламень пурпура, вкус яростно солёный —

Вкус крови на губах, как после жаркой схватки.

«У» – трепетная гладь, божественное море,

Покой бескрайних нив, покой в усталом взоре

Алхимика, чей лоб морщины бороздят;

«О» – резкий горний горн, сигнал миров нетленных,

Молчанье ангелов, безмолвие вселенных:

«О» – лучезарнейшей Омеги вечный взгляд! (460)

(Перевод В.Микушевича.)

Можно рассматривать это как стихотворение по-своему хорошее. Все гласные Рембо выстраивает как некую шкалу в диапазоне от альфы до омеги:

«А» чёрный, белый «Е», «И» красный, «У» зелёный…

И, наконец, омега, последняя буква греческого алфавита:

«О» – резкий горний горн, сигнал миров нетленных,

Молчанье ангелов, безмолвие вселенных:

«О» – лучезарнейшей Омеги вечный взгляд!

Это, действительно, целая художественная программа, и в таком качестве она вызывает возражения. Я думаю, Рембо хотел, чтобы звуковая сторона слова, в частности, гласные, несли определённый смысл. Но дело в том, что гласная может менять звучание, в зависимости от разных звукосочетаний. Можно, как Малларме, взять слово в качестве основы, можно пойти дальше – использовать морфему. Так, например, работал Хлебников. Но гласная сама по себе не является структурной единицей, поэтому попытка Рембо создать стихи, где каждый звук выражал бы определенный образ, ни к чему привести не могла, кроме разрушения смысла.