Владимир Бахмутский - В поисках великого может быть

Но Рембо было тесно в рамках стихосложения. Он решил создать второй сборник «Озарения». Это стихи в прозе, в которых он пытается выразить свое мироощущение. Это видения поэта, и они, безусловно, искренни. Рембо доводил себя до глубоко иррационального, экстатического состояния, а затем излагал эти необычные впечатления в стихах, подчеркивая, что «один владеет разгадкой сих диковинных шествий». Приведу одно из подобных озарений Рембо: «От колокольни к колокольне я протянул канаты, гирлянды – от окна к окну, золотую цепь – от звезды к звезде, и я пляшу».

Последний сборник Рембо, который завершает его творчество, но не жизнь, называется «Пора в Аду». Здесь он, собственно, подводит итоги своей поэтической деятельности. Это единственное произведение, которое было напечатано при жизни поэта. Многие стихи Рембо при его жизни не публиковались, а этот сборник был издан. Рембо очень этого хотел. Эту историю он посвятил дьяволу: «Да, много же я взял на себя! Но не раздражайтесь так, любезный Сатана, умоляю вас! И в ожидании каких-нибудь запоздалых мелких пакостей позвольте поднести вам эти мерзкие листки из записной книжки проклятого – вам, кому по душе писатели, начисто лишённые писательских способностей». (Перевод Ю. Стефанова)

Рембо во многом разочаровался. И прежде всего это касается его теории стиха. Одна из глав этого произведения носит название «Алхимия слова»:

«О себе самом. История одного из моих наваждений.

Я издавна похвалялся, что в самом себе ношу любые пейзажи, и смехотворными мне казались знаменитые творения современной живописи и поэзии.

Мне нравились рисунки слабоумных, панно над дверями, афиши и декорации бродячих комедиантов, вывески, народные лубки, старомодная словесность, церковная латынь, безграмотное скабрезное чтиво, романы, которыми упивались наши прадеды, волшебные сказки, детские книжонки, старинные оперы, глупенькие припевы, наивные ритмы.

Я грезил о крестовых походах, пропавших без вести экспедициях, государствах, канувших в Лету, о заглохших религиозных войнах, об изменившихся в корне нравах, о переселениях народов и перемещениях материков: я верил во все эти чудеса.

Я изобрел цвета гласных! А – черный, Е – белый, И – красный, О – синий, У – зеленый. – Я учредил особое написание и произношение каждой согласной и, движимый подспудными ритмами, воображал, что изобрел глагол поэзии, который когда-нибудь станет внятен сразу всем нашим чувствам. И оставлял за собой право на его толкование.

Все началось с поисков. Я записывал голоса безмолвия и ночи, пытался выразить невыразимое. Запечатлевал ход головокружений. <���…>

Разное поэтическое старье пришлось весьма кстати моей словесной алхимии.

Я свыкся с простейшими из наваждений: явственно видел мечеть на месте завода, школу барабанщиков, руководимую ангелами, шарабаны на небесных дорогах, салоны в озерной глубине, видел чудищ и чудеса; название какого-нибудь водевильчика приводило меня в ужас.

А потом разъяснял волшебные свои софизмы при помощи словесных наваждений.

В конце концов я осознал святость разлада, овладевшего моим сознанием. Я был ленив, меня томила тяжкая лихорадка, я завидовал блаженному существованию тварей – гусениц, олицетворяющих невинность в преддверии рая, кротов, что воплощают в себе дремоту детства.

Характер мой ожесточался. Я прощался с миром, сочиняя что-то вроде романсов». (Перевод Ю. Стефанова)

А теперь во всё это поэт больше не верит. Он отказывается от поэзии, отказывается от творчества вообще: «И это я! Я, возомнивший себя магом или ангелом, свободным ото всякой морали, повергнут на землю, вынужден искать призвание, любовно вглядываться в корявое обличье действительности!..

Не обманулся ли я? Быть может, доброта ещё покажется мне сестрою смерти?

А теперь попрошу прощения за то, что кормился ложью. И в путь.

Ни единой дружеской руки! Где же искать поддержку?

Да, новые времена по меньшей мере суровы. Ибо я могу сказать, что одержал победу: скрежет зубовный, шипенье огня, чумные стенанья – всё это стихает. Изглаживаются нечистые воспоминания. И тают мои последние сожаления: зависть к нищим, разбойникам, спутникам смерти, ко всем отверженным. – Проклятые, если б я мог за себя отомстить!

Нужно быть безусловно современным.

Никаких славословий, только покрепче держаться за каждую завоеванную пядь. Что за жестокая ночь! Засыхающая кровь испаряется с моего лица, и нет за мной ничего, кроме этого ужасного деревца!.. Духовная битва столь же груба, как и человеческое побоище, но видение справедливости – это радость, доступная лишь Богу.

И, однако, настал канун. Примем же всякий прилив силы и подлинной нежности. И на заре, вооружившись страстным терпением, вступим в сказочные города.

Что я там говорил о дружеской руке? Слава Богу! Я силён теперь тем, что могу посмеяться над старой лживой любовью, заклеймить позором все эти лицемерные связи – ведь мне довелось видеть преисподнюю и тамошних бабёнок, – и мне по праву дано будет духовно и телесно обладать истиной». («Прощай». Перевод Ю. Стефанова)

Рембо оставил поэтическое творчество, когда ему было всего девятнадцать. Некоторое время он бродяжничал, путешествовал по Африке, Аравии. Надеясь разбогатеть, занимался торговлей, в том числе продажей оружия и рабов. Но он так и не сумел обрести богатства, в этом смысле ничего у него не получилось. В Адене у Рембо начались мучительные боли в ноге. Он отправился на лечение в Марсель, где ногу ампутировали, однако было уже слишком поздно: врачи диагностировали рак кости. Рембо намеревался вновь отплыть в Африку, но вынужден был вернуться в марсельский госпиталь, где вскоре скончался. В день смерти поэта в учётной книге госпиталя была сделана запись, сообщавшая, что «скончался негоциант Артюр Рембо».

Позже исследователи никак не могли поверить, что столь одарённый поэт действительно больше не писал стихов, надеялись, что, может быть, где-то он всё-таки оставил какие-то черновики, записи, но ничего так и не было обнаружено. Рембо дошёл до тупика в конце своей жизни. Тем не менее, это был необыкновенно яркий и самобытный человек.

С личностью и творчеством Рембо глубоко связаны произведения великого европейского драматурга Метерлинка…

Морис Метерлинкпрожил достаточно долгую жизнь. Он родился в Бельгии в 1862, умер во Франции 1949 году. Но наиболее значительные его произведения приходятся на конец XIX – начало ХХ века. Метерлинк создал новую теорию театра. Он считал, что старая драматургия себя изжила. Конечно, он отдавал должное предшественникам, скажем, Шекспиру, но считал, что в современности писать для театра так, как писал когда-то Шекспир, невозможно и бессмысленно. По мнению Метерлинка, человеческая жизнь трагична по самой своей сути, и поэтому нет никаких оснований искать особые драматические приёмы, как это делала драматургия прошлого. Он говорил, что Гамлет, конечно, глубоко трагичен, но и любой старик, ожидающий смерти, не менее трагическая фигура.