Владимир Бахмутский - В поисках великого может быть

Теперь о том, с чего я начал: в романе не герой-автор, а автор-герой. «Величие подлинного искусства в том, чтобы обрести заново, ухватить и постигнуть действительность, от которой мы живём вдали и уходим тем дальше, чем сильнее сгущается и становится непроницаемым привычное затверженное представление, которым мы подменяем действительность, ту действительность, так и не познав которую, мы в конце концов умираем, хотя она есть не что иное как наша жизнь. Подлинная жизнь, наконец-то открытая и высветленная и потому единственная по-настоящему прожитая нами жизнь есть литература: та жизнь, которая в известном смысле осуществляется в каждом человеке в любое мгновение совершенно так же, как в художнике. Но люди её не видят, так как не пытаются вынести её на свет: их прошлое – это нагромождение бесчисленных негативов, которые пропадают втуне, так как владелец их не проявил». (463)

Главная идея Пруста заключается в этой попытке заново и уже осмысленно пережить свою жизнь. Я подчеркиваю: пережить, а не вспомнить. А что значит осмысленно её пережить? Это значит возродить прошедшее время в настоящем, как бы почувствовать его вновь, погрузиться эмоционально в событие прошлого.

Вот, например, как Марсель вспоминает детство. Он вспоминает, что мама порой не приходила к нему попрощаться перед сном и он плакал. Так этот плач до сих пор ему слышится. Он до сих пор плачет. Это и есть осмысленная память…

Пруст придавал необыкновенную значимость воображению, считал, что без воображения вообще ничего не существует. Кстати, само воспоминание невозможно без воображения. Такое осмысленное переживание связано со словом. Вспоминая нечто, мы должны это как-то назвать. Настоящее можно и не называть. Но прошлое обязательно выражается в слове. А слово будит воображение. Каждое слово многозначно. В книгах Пруста очень важны разные имена, названия… Не случайно, к примеру, прежде, чем впервые попасть в театр, Марсель читает афиши. Он ещё не видел спектакль, но уже начинает представлять…

Ещё один важный момент: в нашем видении мира огромную роль играет искусство. В жизни мы этого порой не осознаем, но в том виде воспоминаний, о котором идёт речь, это существенно. Это важно в произведении Пруста. «Было время, когда все вещи сейчас же узнавались на картинах Фромантена и не узнавались на картинах Ренуара». «Люди со вкусом говорят нам сегодня, что Ренуар великий художник в духе восемнадцатого века. Но, говоря это, они забывают Время, и что его потребовалось немало, в самом девятнадцатом, чтобы Ренуар был признан великим художником. Чтобы добиться такого признания, оригинальный художник, оригинальный писатель действуют на манер окулистов. Лечение их живописью, их прозой не всегда приятно. Когда оно закончено, врач говорит нам: "А теперь смотрите!" И вот мир (который был сотворён не единожды, но творится всякий раз, как является оригинальный художник) предстаёт перед нами полностью отличным от прежнего, но совершенно ясным. По улице идут женщины, не похожие на тех, что были прежде, потому что это женщины Ренуара, те самые, ренуаровы, в которых мы раньше отказывались признавать женщин. Экипажи тоже ренуаровы, и вода, и небо: нам хочется прогуляться по лесу, похожему на тот, который в первый день казался нам всем чем угодно, но только не лесом, а, например, ковром с многочисленными оттенками, где, однако, не хватало как раз тех, что свойственны лесу. Такова новая и преходящая вселенная, которая только что была сотворена. Она просуществует до ближайшей геологической катастрофы, которую вызовут новый оригинальный художник или новый оригинальный писатель». («У Германтов». Здесь и далее перевод Н.Любимова).

Недаром считается, что лондонские туманы были открыты импрессионистами. Конечно, туманы существовали и прежде, но до появления картин Моне их просто не замечали. Их увидели по-настоящему только после того, как стала известна живопись импрессионистов. Так же, как до рождения кино люди иначе видели мир. С появлением кинематографа восприятие стало монтажным. Вообще, человек воспринимает мир через призму искусства, прочитанных книг, между прочим…

Но всё дело в том, что Пруст это осознает. И поэтому любая вещь вызывает в его сознании множество ассоциаций. Он всё время вспоминает. Вместе с тем у Пруста есть твёрдое понимание того, что мир, который мы видим вокруг, это не тот мир, который существует на самом деле. Всегда остаётся какая-то непроницаемая, тёмная сторона, которая нам недоступна. Мы не можем её разглядеть. «Какую бы глубокую симпатию мы ни испытывали к живому существу, мы воспринимаем его главным образом чувством, следовательно, оно остаётся для нас непрозрачным, оно представляет собой для нас мёртвый груз, который наша впечатлительность не в силах поднять. Если с живым существом случается несчастье, то лишь крохотная частица нашего общего о нём представления приходит в волнение; более того: само это существо волнуется лишь небольшой частью того общего представления, которое сложилось у него о себе. Находка первого романиста состояла в том, что он додумался до замены непроницаемых для души частей равным количеством частей невещественных, то есть таких, которые наша душа способна усвоить…» (По направлению к Свану»).

Живого человека мы не можем постичь до конца, а художественный образ создан таким образом, что он вполне укладывается в нашем сознании. И поэтому мы невольно, осознаём это или нет, наслаиваем на своё восприятие какого-то конкретного человека те представления, которые связаны с искусством. Однако они никогда его не исчерпывают. Всегда остаётся нечто скрытое, нераспознанное.

Более того, Пруст подчеркивает: мы всегда видим мир только с какой-то одной, единственной точки зрения. А увидеть мир одновременно с разных сторон нам не дано. «Когда мне приходилось бывать в Жуи-ле-Виконт, я сперва видел какую-нибудь одну часть канала; только свернёшь за угол – глядь, уже другая, а та исчезла. Как я ни пытался мысленно их соединить, толку от этого было мало. Совсем иное дело, когда смотришь с колокольни святого Илария: оттуда открывается общий вид на всю сеть. Только самую воду не различишь, – можно подумать, что город разделён на части широкими ущельями: словно каравай разрезали на куски, но они ещё не отвалились. Чтобы получить полное представление, нужно быть одновременно на колокольне святого Илария и в Жуи-ле-Виконт». («По направлению к Свану»).

Важную роль в романе играет история любви Марселя к Альбертине. Но Альбертина каждый раз выступает в повествовании Пруста по-новому. «Лицо человеческое подобно божественному лику. Это целая гроздь лиц, которые находятся в разных плоскостях и которые нельзя увидеть одновременно».