Владимир Бахмутский - В поисках великого может быть

Тема короля, кстати, тоже носит в романе Рабле не столько политический, сколько символический характер. Образ короля выражает принцип полной человеческой свободы. Выше короля никого нет. Он действительно может жить по принципу: «делай, что хочешь»; он – король, и для него не существует никаких ограничений. Но поступает он всегда хорошо. Он – учёный, образованный человек, прекрасный сын, справедливый правитель. Он осуществляет принципы Телемского аббатства в самой реальной действительности. Правда, повторюсь: он – великан и король. В нём представлено всё доступное человеку могущество. Его ничто не страшит. Над ним никто не властен.

Другой вариант свободного человека в романе Рабле – это Панург. Образ Панурга – это обратная сторона человеческой свободы. Во второй книге романа происходит его знакомство с Пантагрюэлем. Глава носит название «О нраве и обычае Панурга». (ГЛАВА XVI).

«Панург был мужчина лет тридцати пяти, среднего роста, не высокий, не низенький, с крючковатым, напоминавшим ручку от бритвы носом, любивший оставлять с носом других, в высшей степени обходительный, впрочем слегка распутный и от рождения подверженный особой болезни, о которой в те времена говорили так:

Безденежье – недуг невыносимый.

Со всем тем он знал шестьдесят три способа добывания денег, из которых самым честным и самым обычным являлась незаметная кража, и был он озорник, шулер, кутила, гуляка и жулик, каких и в Париже немного.

А в сущности, чудеснейший из смертных.

И вечно он строил каверзы полицейским и ночному дозору. Соберёт иной раз трёх-четырёх парней, напоит их к вечеру, как тамплиеров, отведёт на улицу св. Женевьевы или к Наваррскому коллежу, и как раз перед тем, как здесь пройти ночному дозору, – о чём Панург догадывался, положив сначала шпагу на мостовую, а потом приложив ухо к земле: если шпага звенела, то это было непреложным знаком, что дозор близко, – Панург и его товарищи брали какую-нибудь тележку, раскачивали её изо всех сил и пускали с горы прямо под ноги ночному дозору, отчего бедные дозорные валились наземь, как свиньи, а в это время Панург с товарищами убегали в противоположную сторону: должно заметить, что и двух дней не прошло, а Панург уже знал все парижские улицы и закоулки, как Deus det { Боже, ниспошли [нам мир свой] (лат.)}.

Иной раз в таком месте, которого ночному дозору никак нельзя было миновать, он насыпал пороху, потом, завидев дозор, поджигал, а потом с удовлетворением смотрел, какую лёгкость движений выказывают караульные, вообразившие, что ноги им жжёт антонов огонь.

Особенно доставалось от него несчастным магистрам наук и богословам. Встретит, бывало, кого-нибудь из них на улице – и не преминет сделать гадость: одному насыплет навозу в шляпу, другому привесит сзади лисий хвост или заячьи уши, а не то придумает ещё какую-нибудь пакость.

В тот день, когда всем богословам было велено явиться в Сорбонну на предмет раскумекивания догматов, он приготовил так называемую бурбонскую смесь – смесь чеснока, гальбанума, асафетиды, кастореума и тёплого навоза, подлил туда гною из злокачественных нарывов и рано утром густо намазал этой смесью всю мостовую – так, чтобы самому чёрту стало невмочь. И уж как начали эти добрые люди драть при всех козла, так все нутро своё здесь и оставили. Человек десять-двенадцать умерли потом от чумы, четырнадцать заболели проказой, восемнадцать покрылись паршой, а более двадцати семи подхватили дурную болезнь.

Панург, однако ж, и в ус себе не дул. Он имел обыкновение носить под плащом хлыст и этим хлыстом немилосердно стегал молодых слуг, чтобы они попроворней несли вино своим хозяевам.

В его куртке насчитывалось более двадцати шести карманчиков и карманов, и все они у него были набиты:

в одном из них хранились свинцовая игральная кость и острый, как у скорняка, ножичек, которым он срезал кошельки;

в другом – сосуд с виноградным соком, которым он прыскал в глаза прохожим;

в третьем – головки репейника с воткнутыми в них гусиными и петушьими пёрышками: он сажал их добрым людям на плащ или же на шляпу, а ещё он любил приделывать людям рожки, с которыми они потом так и ходили по всему городу, а иногда и всю жизнь<���…>

в четвёртом – уйма пакетиков со вшами и блохами, – он собирал их у нищей братии на кладбище Невинноубиенных младенцев; а затем при помощи тростинок или перьев, которыми пишут, стряхивал на воротнички наиболее жеманным девицам, преимущественно в церкви; к слову сказать, в церкви он никогда не поднимался на хоры, – он предпочитал и за обедней, и за вечерней, и во время проповеди быть внизу, среди женщин;

в пятом – множество крючков и крючочков, которыми он любил сцеплять мужчин и женщин, стоявших тесной толпой, главным образом тех женщин, которые носили платья из тонкой тафты, – стоило им дёрнуться, и платье – в клочья…» и т. д. (172)

В Панурге представлен отрицательный вариант человеческой свободы. Он тоже следует принципу «делай, что хочешь», но он живёт не в Телемском аббатстве, и в нём силён зуд разрушения. Однако Панург не опровергает идеалы Телемского аббатства. Рабле говорит, что, несмотря на всё это, «в сущности» Панург был чудеснейшим человеком. А что такое эта «сущность»? Это его природа. Разница между Пантагрюэлем и Панургом во многом определяется теми условиями, в которых каждый из них вырос. Пантагрюэля баловали, он – королевский наследник, великан, ему с самого начала всё было дано. А жизнь Панурга складывалась довольно трудно. Он бродяжничал, побывал в плену, повидал немало жестокого, и потому вполне естественно, что поворачивается к жизни дурной своей стороной. Но окажись Панург в благоприятных обстоятельствах, и он бы стал поступать хорошо. Кстати, в компании Пантагрюэля он не сделал ни единой пакости, и оказался очень надёжным товарищем.

Кроме того, и это важно: все пороки Панурга мимолетны. Они не коренятся в его натуре. Он никогда с самим собой до конца не совпадает. К примеру, во время бури, описанной в четвёртой книге, он проявляет невероятную трусость. Но он – не трус. Почему? Потому что он ничего не боится, кроме самой опасности. А опасности надо бояться, между прочим, на то она и опасность. Трус – тот, кто боится, когда опасности нет, кому она повсюду мерещится. А Панург – естественно труслив. Когда опасно – он боится, угроза миновала – страх прошёл. Он зол, когда голоден. А накормите – и он будет добр. Это не опровергает идеи Телемского аббатства. Панург – другой вариант свободного человека.

Очень важная, во многом ключевая, определяющая дальнейшее движение всего произведения, – глава в третьей книге, в которой Панург задаётся вопросом: стоит ли ему жениться. Здесь особенно ясно выступает несхожесть двух героев и в то же время их взаимосвязь. Пантагрюэль всячески покровительствует Панургу, но Панург всегда по уши в долгах. Он считает, что без долгов жить нельзя; свой хлеб он съедает на корню и полагает, что это в порядке вещей. Но Пантагрюэль помог ему расплатиться с долгами, и вот Панург задумывается о женитьбе. Но прежде он хочет спросить совета у Пантагрюэля.