Владимир Бахмутский - В поисках великого может быть

Другие укрепляли стены,

строили бастионы,

возводили исходящие углы равелинов,

копали рвы,

вновь подводили контрмины,

прикрывали укрепления турами…», и так далее, и тому подобное.

Но в Коринфе жил философ Диоген, которому городские власти не доверили никаких поручений. «В течение нескольких дней он только молча наблюдал, как его сограждане всё у себя поднимали вверх дном. Затем боевой дух передался и ему: он подпоясался, нацепил на себя какую-то ветошь, закатал рукава до локтей, отдал старому своему приятелю суму, книги и навощенные дощечки, выбрал за городом …открытое место, выкатил туда бочку (Диоген, как известно, жил в бочке), в которой он укрывался от непогоды, и, обуреваемый жаждой деятельности, стал проворно двигать руками: уж он эту свою бочку поворачивал, переворачивал, чинил, грязнил,

наливал, выливал, забивал,

скоблил, смолил, белил,

катал, шатал, мотал, метал, латал, хомутал,

толкал, затыкал, кувыркал, полоскал,

конопатил, колошматил, баламутил,

пинал, приминал, уминал,

зарифлял, закреплял, заправлял,

сотрясал, потрясал, отрясал, вязал, подрезал, терзал,

продвигал, выдвигал, запрягал,

тузил, возил, пазил,

снаряжал, заряжал,

клепал, поднимал, обнимал,

выпаривал, выжаривал, обшаривал,

встряхивал, потряхивал, обмахивал,

строгал, тесал, бросал,

прочищал, оснащал, улещал,

супонил, полонил, помпонил,

скатывал и сбрасывал с вершины <���…>, потом снова вкатывал наверх, точь-в-точь как Сизиф орудовал со своим камнем…». (175)

Такая вроде бы бессмысленная деятельность… Но сам Рабле уподобляет себя Диогену: «И мне тоже негоже бездействовать: хотя от бранных тревог и в стороне я, однако, духом пламенея, желал бы и я свершить что-либо достойное, особливо теперь, когда видишь, как граждане славного королевства французского, и по ту и по эту сторону гор, неутомимо трудятся и работают, – одним поручено возводить укрепления и оборонять отечество, другие готовятся отразить и разбить врага, и всё это делается так дружно, в таком образцовом порядке и столь явно в интересах будущего <���…>, что я начинаю склоняться к мнению доброго Гераклита, уверявшего, что война – не враг, но источник всех благ». (176)

«Я тоже, – признается Рабле, – хочу что-нибудь совершить…»

Это – игра. А игра включает в себя два важных момента. Во-первых, цель игры – в ней самой… Но, главное, в игре всегда одновременно присутствуют и «да» и «нет». Игра не может быть однозначной и абсолютно серьёзной. Она только наполовину серьёзна, иначе это уже не игра. Сочетание «да» и «нет» составляет важнейшую её особенность. Поэтому ни Панург, ни Пантагрюэль никогда не бывают до конца серьёзны: они всё время играют.

Несколько слов о четвёртой и пятой книгах романа. Это путешествие Панурга, Пантагрюэля и брата Жана. Они должны получить наконец ответ на вопрос, который волнует Панурга: стоит ли ему жениться? На самом деле его интересует другой вопрос, хотя вопрос о женитьбе тоже с ним связан. Это вопрос о смысле жизни…

Вообще, надо сказать, Рабле различает мир Физиса и мир Антифизиса. Что это такое? Физис – это природа, а Антифизис – это нечто, противостоящее естественному, природному началу. Так вот, природа для Рабле – это добрая сила. Поэтому всё зло, и в частности, социальное зло – это порождение Антифизиса. Как и все отрицательные образы романа. Это как бы природа, вывернутая наизнанку. Здесь Рабле в чём-то близок к сатире. Но у Рабле это не сатира, ибо сатирические образы внешне смешные, а внутренне страшные. Как говорил Гоголь, «видимый миру смех сквозь невидимые миру слёзы». А у Рабле они не страшны. Он верит во всепобеждающую силу природы и воспринимает отрицательное лишь как некое искажение. Скажем, в первой книге романа изображается война Пикрохола с Грангузье: Пикрохол мечтает завоевать мир, у него грандиозные планы. Но началась война по ничтожному поводу: виноградари Гаргантюа поссорились с лепёшечниками Пикрохола. Кроме того, война не страшна, потому что в ней принимает участие Гаргантюа, которому всё нипочём. Он вычёсывает пушечные ядра гребешком, в качестве колокольчиков у него – колокола Собора Парижской Богоматери. Поэтому страшное здесь становится смешным. Для Рабле страшно как раз не смешное… В образах антифизиса существенна эта сторона: мир антифизиса серьёзен.

Я бы хотел остановиться на двух образах, которые перекликаются с главными темами романа. Это образы Гастера (Желудка) и Квинтессенции.

«Правителем острова был мессер Гастер, первый в мире магистр наук и искусств. Если вы полагаете, что величайшим магистром наук и искусств был огонь, как о том сказано у Цицерона, то вы ошибаетесь и заблуждаетесь, ибо и сам Цицерон в это не верил. Если же вы полагаете, что первым изобретателем наук и искусств был Меркурий, как некогда полагали древние наши друиды, то вы ошибаетесь жестоко. Прав был сатирик, считавший, что магистром всех наук и искусств был мессер Гастер.

Именно с ним мирно уживалась добрая госпожа Нужда, иначе называемая Бедностью, мать девяти муз, у которой от бога изобилия Пора родился благородный отпрыск Амур, посредник между землёй и небом, за какового его признаёт Платон в своем «Пире».

У доблестного владыки Гастера мы должны находиться в совершенном повиновении, должны ублажать и почитать его, ибо он властен, суров, строг, жесток, неумолим, непреклонен. Его ни в чём не уверишь, ничего ему не втолкуешь, ничего ему не внушишь. Он ничего не желает слушать. И если египтяне свидетельствуют, что Гарпократ, бог молчания, по-гречески Сигалион, был безуст, то есть не имел рта, так же точно Гастер родился безухим, подобно безухой статуе Юпитера на Крите. Изъясняется он только знаками. Но знакам его все повинуются скорее, нежели преторским эдиктам и королевским указам. В исполнении требований своих он никаких отсрочек и промедлений не допускает. Вам, уж верно, известно, что львиный рык приводит в трепет всех зверей, до которых он долетает. Об этом написано в книгах. Это справедливо. Я сам был тому свидетелем. И все же я вам ручаюсь, что от повелений Гастера колеблется небо и трясётся земля. Как скоро он изрёк свою волю, её надлежит в тот же миг исполнить или умереть.<���…>

В каком бы обществе он ни находился, никаких споров из-за мест при нём не полагается, – он неукоснительно проходит вперёд, кто бы тут ни был: короли, императоры или даже сам папа. И на Базельском соборе он тоже шёл первым, хотя собор этот был весьма бурный: на нём всё не утихали споры и раздоры из-за того, кому с кем сидеть невместно, что, впрочем, вам хорошо известно. Все только и думают, как бы Гастеру угодить, все на него трудятся. Но и он в долгу у нас не остаётся: он облагодетельствовал нас тем, что изобрёл все науки и искусства, все ремёсла, все орудия, все хитроумные приспособления. Даже диких зверей он обучает искусствам, в коих им отказала природа. Воронов, попугаев, скворцов он превращает в поэтов, кукш и сорок – в поэтесс, учит их говорить и петь на языке человеческом. И всё это ради утробы!