Борис Смиренский - Перо и маска

— Встаньте, Жанна д’Арк, отныне и впредь вы будете именоваться де Лис — в знак благодарного признания могучего богатырского удара, который вы нанесли, защищая лилии Франции».

(Имеется в виду присвоение Жанне д’Арк герба фамилии де Лис.)

Марк Твен считал свой роман серьезной книгой. Почему же он скрыл свое имя как автора при печатании романа в журнале «Харперс мэгэзин» и прибег к мистификации в отдельном издании 1896 года?

Ответ на это дает Теодор Драйзер в своей статье «Два Марка Твена»: «Твен сам потребовал, чтобы она вышла под чужим именем, настолько отличалась она от тех его произведений, которые в то время нравились ему самому. Он опасался недоброжелательного приема и, прежде чем поставить свое имя, хотел узнать — как отнесется читатель к книге. И если бы ее приняли плохо, книга так и осталась бы под псевдонимом вплоть до смерти Твена». Этот прием рассказа о событиях от имени их вымышленного свидетеля позволил писателю-юмористу, прибегнув к стилизации, выступить с серьезной книгой.

В 1887 году в журнале «Русский архив» (№ 9) появилась публикация писем французской поэтессы к своей подруге под заглавием «Лермонтов и г-жа Оммер де Гелль в 1840 году» в переводе князя П. П. Вяземского (сына поэта) и с его «примечаниями переводчика».

В том же году в одиннадцатом номере журнала было напечатано письмо Эмилии Шан-Гирей из Пятигорска, уличающее автора писем г-жу Оммер де Гелль, мягко говоря, в выдумке.

Несмотря на это, в 1933 году вышел солидный том «Письма и записки Оммер де Гелль» под редакцией, со вступительной статьей и примечаниями М. М. Чистяковой, в котором от издательства говорилось:

«Записки надо признать замечательным документом эпохи. Чтение этой книги, благодаря откровенному цинизму Оммер де Гелль, создает у читателя впечатление, равное по силе лучшим работам, посвященным разоблачению июльской монархии во Франции и николаевской эпохи в России. Героиня парижских салонов, бойкая на язык сплетница Оммер де Гелль двадцать лет мелькает в высшем свете, падая и вновь поднимаясь. Из России Николая I она извлекает максимум возможного. На своем пути она встречается с Лермонтовым, с которым заводит кратковременный роман…»

Издательство добавляло, что последнее обстоятельство «создает дополнительный интерес», и заявляло, что «подлинность публикуемого впервые материала не вызывает сомнений».

Еще бы! Понятно, какой «дополнительный интерес» вызывал описываемый Оммер де Гелль «кратковременный роман» с Лермонтовым!

Падкая на сенсации буржуазная публика в 1887 году приняла публикацию Вяземского за чистую монету. Этому способствовал выпущенный еще при жизни Лермонтова, в 1840 году, графом В. А. Сологубом роман «Большой свет», в котором компрометировалось имя поэта. Получалось, гусарский офицер, бывавший в «большом свете», не имел на это никаких аристократических прав. Вышедший в 1933 году том записок и писем производил впечатление разоблачения николаевского строя.

Но вдруг… в журнале «Новый мир» (№ 3 за 1935 год) появилась статья П. Попова под названием «Мистификация», в которой автор убедительно доказывал, что, когда Оммер де Гелль была на Кавказе в 1839 году, Лермонтова там не было; что самих французских подлинников записок и писем вообще не существует, а написаны они рукою П. П. Вяземского.

«Письма и записки» были переведены на французский язык (это с французских-то подлинников!) и вызвали и во Франции ожесточенную полемику.

В 1948 году Л. Каплан выступил с сообщением о том, что материалы П. Вяземского, безусловно, являются подделкой.

Одним из «козырей» мистификации Вяземского являлось стихотворение Лермонтова, посвященное Оммер де Гелль, написанное на французском языке «L’Attente» («Ожидание»). Но и это стихотворение было смонтировано П. Вяземским из подлинных стихов Лермонтова, написанных в 1841 году по дороге на юг и посланных из Ставрополя 10 мая Софье Карамзиной. В этом письме Лермонтов писал: «Я дошел до того, что стал сочинять французские стихи. О, разврат! Если позволите, я напишу вам их здесь».

Они не приводятся, эти стихи, так как никакого отношения к Оммер де Гелль не имеют.

Правда, П. Вяземский напечатал в журнале «Русский архив» другую редакцию стихотворения, помеченную «Мисхор, 28 октября 1840», но опять промахнулся: в октябре этого года Лермонтов был в походе против горцев и не мог быть в Крыму.

Наконец, приложенный к запискам для достоверности автограф Оммер де Гелль принадлежит, как показало сличение почерков, также руке П. П. Вяземского, что окончательно разоблачает фальшивку.

Что касается мнимого автора «Записок», то поэтесса Жанна Адель Эрио Оммер де Гелль абсолютно не отвечает созданному Вяземским образу авантюристки. Она была помощницей мужу в его трудах о России, матерью трех сыновей и не только не имела никакого романа с Лермонтовым, но даже не встречалась с ним.

Возникает вопрос — для чего была задумана и осуществлена эта мистификация, вводившая на протяжении многих лет в заблуждение исследователей биографии Лермонтова? Можно предположить, что целью ее создания была компрометация имени поэта, подобно тому как это сделал В. А. Сологуб романом «Большой свет».

Впоследствии секретарь Вяземского Е. Опочинин в своих мемуарах рассказал, что он является свидетелем работы князя над романом из жизни Оммер де Гелль. Здесь, видимо, и кроется разгадка. Не осилив романа, Вяземский сфабриковал ловкую фальшивку.

В девяностых годах прошлого века вышли «Записки А. О. Смирновой-Россет», изданные ее дочерью О. Н. Смирновой. Александра Осиповна Россет была хозяйкой литературного салона. Ей посвящали свои стихи Пушкин и Лермонтов, Вяземский и Жуковский, Хомяков и Туманский, Соболевский, Ростопчина и другие.

Естественно, что воспоминания возбудили большой общественный интерес, однако напечатанные сначала в «Северном вестнике», а затем и отдельным изданием, они вызвали подозрения в подделке. Созданная ими легенда об отношениях Пушкина и Николая I как о верноподданном поэте и его щедром покровителе-царе не соответствовала исторической правде и была нужна, видимо, чтобы развенчать действительные факты притеснения, ссылки и гибели Пушкина. Не удивительно, что кучке воинствующих антиобщественников выход «Записок» был на руку, и они встретили его восторженно.

Но вскоре в газетах появились сомнения и отзывы обратного порядка, уличающие дочь в фальсификации воспоминаний матери. В них обращалось внимание, например, на то, что в разговоре с Пушкиным Жуковский обсуждает роман А. Дюма «Три мушкетера», вышедший, как известно, в 1844 году, когда Пушкина не было в живых; что приводимые отрывки из писем Соболевского о дуэли Пушкина поддельны, так как в то время Соболевский в Варшаве не был и писем оттуда писать не мог; что Мериме подарил свои переводы из Пушкина в 1844 году, тогда как в это время он еще и не думал о них, и многое другое. Таким образом, борьба классов проникла даже в такую отдаленную область, как воспоминания современников о своем прошлом. Автором подделки мемуаров фрейлины А. О. Россет оказалась ее дочь, монархистка по убеждениям, взявшая на себя труд обелить «обожаемого монарха» и представить его благодетелем. Свою мать она изобразила блестящей аристократкой, подругой императрицы, а Пушкина — сухим педантом с ученой книжкой в руках. Но доказать подделку можно было только имея своеручные записки А. О. Россет, которые находились в то время во Франции.