Хамуталь Бар-Йосеф - Введение: Декадентский контекст ивритской литературы конца девятнадцатого века

Как известно, девяностые годы девятнадцатого века стали периодом основания политического сионизма и литературы Еврейского возрождения. Но эти же годы были fin de siècle, «концом века» в европейских культуре и литературе со всеми декадентскими признаками: политический и социальный пессимизм; эстетицизм; кризис веры в национальные, моральные и социальные идеалы; отвращение к вульгарности и естественной примитивности и уважительное отношение к самым незначительным чувствам и ощущениям; интерес к болезненным и противоестественным сторонам человека и общества; обнаружение жестокого и злого начала в отношениях мужчины и женщины; вкус к эзотерическим, мистико-чувственным переживаниям, предназначенным для «избранных».

Девяностые годы девятнадцатого века в русских литературе и искусстве стали также Серебряным веком, который сформировался под влиянием западноевропейских символизма и декадентства. [1] Бар-Йосеф, Введение . На первый взгляд, трудно представить себе явления, более чуждые друг другу, может быть даже несовместимые друг с другом, чем культура европейского Декаданса и движение Еврейского национального возрождения. Тем не менее, в исторической реальности оба эти явления действовали в одно и то же время — конец века — и в одних и тех же местах, в местах, в которых декадентство считалось последним криком моды, и его основные положения были известны каждому образованному европейцу. Возможно ли, чтобы ивритская литература конца девятнадцатого — начала двадцатого веков осталась абсолютно непроницаемой для культурного климата декадентства, столь модного в тот период? Даже если бы декаданс вызывал у ивритского писателя или читателя только сопротивление и отталкивание — смысл такой реакции невозможно понять без знания соответствующего контекста.

В истории ивритской литературы было принято считать конец девятнадцатого века переходным периодом между литературой Просвещения (Хаскала) и литературой Возрождения. Оба понятия кажутся анахронистическими — ведь в европейских литературах эпоха Просвещения завершилась к концу восемнадцатого века, с началом эпохи романтизма, тогда как европейская литература Возрождения (Ренессанс) приходилась на четырнадцатый-шестнадцатый века. Понятие «литературный Ренессанс» стало употребляться в русской литературной критике в эпоху Серебряного века и обозначало переход от декадентства символистов первого поколения к «зрелому символизму» поэтов второго поколения. Вполне вероятно, что именно это понятие и вдохновило Иосифа Клаузнера и других современных ему исследователей ивритской литературы на введение в обиход понятия «литература Возрождения». Несоответствие этих понятий литературной реальности породило как незначительные терминологические изменения (Шимон Халкин, например, предложил звучное название «литература Возрождения и Изумления» (Тхия у-техийя), так и многочисленные социологические, психоаналитические и формально-эстетические объяснения тех признаков этой литературы, которые совершенно не сочетаются с термином «литература Возрождения». Можно ли действительно считать Новую ивритскую литературу конца девятнадцатого — начала двадцатого веков «отсталой» по сравнению с европейскими литературными течениями?

Было принято утверждать, что переход от литературы Просвещения (Хаскалы) к литературе Возрождения принес в ивритскую литературу, с опозданием на сто лет, романтическую чувствительность к природе, творческой фантазии, народной сказке, любви и чувственному опыту. [2] Садан, Чтение и анализ , 105; Халкин, Введение в ивритскую литературу , 416; Курцвайль, Наша новая литература , 29, 338; Ха-Эфрати, 1970; Ха-Эфрати, Замены в поэзии природы . Появление романтической ивритской литературы через сто лет после появления романтизма в европейской литературе было воспринято как чистой воды отставание: «Он (романтизм) появился в ивритской литературе спустя много лет после того, как его луч угас в Европе, где в этот период уже набирали силу его новые воплощения — неоромантизм, символизм и другие модернистские течения» [3] Шакед, Ивритская литература 1880–1890 , 104. . В некоторых случаях то же явление было представлено как «эклектика», что, по сути, являлось смягченной формой утверждения, согласно которому литература Возрождения объединила в себе влияния различных течений, действовавших в европейской литературе на протяжении девятнадцатого века. [4] Там же. Но в европейской литературе конца девятнадцатого — начала двадцатого веков романтизм, в отличие от неоромантизма, уже был анахронистическим явлением, так же как реализм того же периода уступил дорогу натурализму, импрессионизму и символизму. Спрашивается: почему романтизм «ждал» сто лет, прежде чем «появился» в ивритской литературе? Почему ивритские писатели, читавшие не только на иврите и идише, но и на русском и немецком (как минимум), предпочитали игнорировать то, что происходит вокруг них, и обращаться к якобы устаревшим направлениям? В последние годы раздается все больше и больше голосов, указывающих на связь между ивритской литературой рубежа веков и превалирующими тенденциями европейской литературы того же периода. Орцион Бартана выделяет в ивритском неоромантизме четыре модели, одна из которых — «декадентская модель» [5] Бартана, Беспочвеники и пионеры , 76–85. ; Реувен Цур указывает на бодлеровские мотивы в поэзии Бялика [6] Цур, Романтические и антиромантические основы , 48. ; Дан Мирон находит признаки влияния русского символизма в поэмах Бялика [7] Мирон, Расставание с бедным «Я» , 187. , а также пишет о модернизме в творчестве М. Й. Бердичевского [8] Мирон, Приход ночи , 193–222. ; Эстер Натан показывает ясную связь между поэмой Бялика «Мейтей мидбар» (Мертвецы пустыни) и русским символизмом [9] Натан, По дороге к «Мертвым пустыни» . ; Ципора Каган подчеркивает модернистское новаторство Бердичевского; [10] Каган, Бердичевский как современный рассказчик . Авнер Холцман обнаруживает временное тяготение молодого Бердичевского к модернизму немецкой литературы [11] Холцман, Архивы Михи Йосефа , 131–137. . И все-таки общий романтический имидж Бялика, Бердичевского и других писателей того же периода (Переца, Файерберга, Черниховского) остался незатронутым, а неромантические стороны декадентства вообще не были замечены. В некоторых исследованиях на одном дыхании говорится о романтизме и модернизме в поэмах Бялика [12] Шавит, Поэзия и идеология , 162.