Юрий Терапиано - «…В памяти эта эпоха запечатлелась навсегда»: Письма Ю.К. Терапиано В.Ф. Маркову (1953-1972)

Коснулся в моей статье этой трагедии, лишившей нас многих хороших стихов, которые он мог бы написать.

Берберова будет недовольна (сама бы его не мучила и не бросила!), но не писать же мне плоской и казенно-похвальной статьи, как написал в «Н<���овом> р<���усском> с<���лове>» Завалишин?..

Жаль, что Вы так далеко и так заняты.

Недавно мне пришлось разрушить миф о том, что мы «долгие годы» были неразлучными друзьями — уж где там до «неразлучных», ну, а друзьями, конечно, по переписке, мы стали.

Начинаются «вечера».

В субботу 28/Х пойду на чтение [349]Вл. Злобина — о Мережковском, «Зеленой лампе» и о «воскресеньях» — Злобину, как никому, в этом вопросе «книги в руки», если только не начнет врать, впрочем, в публике будут сидеть живые свидетели.

Иваск почему-то записался в «Возрождение», с Леонтьевым [350], — нашел подходящее место!

Там, между прочим, уверены, что народ в России только и ждет монархии, которая будет «через десять лет». (Такие разговоры велись в Константинополе и в парижских русских ресторанах в начале 20-х годов.)

Вот и все «парижские новости». Смоленский еще жив. Ирина Николаевна и я шлем Вашей супруге и Вам наши приветы.

Ваш Ю. Терапиано

24. XI.61

Дорогой Владимир Федорович,

«D. Otzoupe» — это вдова Н. Оцупа, Диана Александровна, бывшая «звезда» немого кинематографа «Лиана Карэн».

Оцуп, влюбившись в нее, — и затем женившись, стал писать «для нее и о ней» — и писал много хуже, чем раньше.

Она же, играющая теперь роль «вдовы Н. Оцупа», включила в собрание стихов [351]все о себе (особенно т. II) и не включила много хороших стихов додиановского периода, чем понизила уровень. Не захотела предисловия

Адамовича (естественно, он с 1918 г. дружил с Оцупом и помогал ему литературно), а взамен поместила мудрое письмо (для печати не предназначавшееся) К. Померанцева: «отчего умер Оцуп? — Оттого, что пришла смерть…» (вроде этого).

О пожаре [352]читал и думал — далеко ли Ваш дом.

Хорошо, что он не сгорел.

До сих пор не получил из Германии того Вашего сборника [353], о котором Вы пишете.

Покажу его Ирине Владимировне и затем С.Ю. Прегель.

И<���рина> В<���ладимировна> занята своей книгой воспоминаний [354]— от 1918 г. до сего дня — написано уже 4 толстых тетради, я еще не читал, но, видимо, будет очень хорошо, И<���рине> В<���ладимировне> вообще удается этот жанр (Ремизов с хвостом, об Оцупе и Мандельштаме, что было в «Н<���овом> ж<���урнале>», в рецензии о книге Кодрянской [355]и в «Р<���усской> м<���ысли>» [356]).

Не стоит, если это требует затраты времени и усилий, заниматься «Н<���ашим> домом», я просто хотел, при случае, бросить взгляд назад, а содержание, должно быть, порядочная чепуха.

Очень расстроились мы с И<���риной> В<���ладимировной> по поводу смерти Смоленского [357].

И в моей литературной жизни до войны, и в ее — после войны Смоленский занимал свое место.

Не весело терять хотя бы только литературных сверстников — с ним было связано много общих событий и дел, целая эпоха.

А умер он удивительно кротко и спокойно, хоть и знал, что умирает, и задолго до того лишился речи.

Царство ему небесное! — еще один поэт, стихи которого звучали, пели, ушел, скоро совсем не останется «парижан», т<���ак> что желающие (по Рафальскому) могут занять все места первых и сверх-первых.

И<���рина> В<���ладимировна> на днях спрашивала о Вас — Вы ей, кажется, давно не писали?

Новостей литературного порядка пока нет.

Все скучней и скучней становится в русском Париже — мы пережили свою эпоху и свою «страницу истории» и теперь должны кончаться.

И<���рина> Н<���иколаевна> и я шлем Вашей супруге и Вам наш привет, Ирина Владимировна — свой.

Ваш Ю. Терапиано

29. XII.61

Дорогой Владимир Федорович,

Однострочные стихотворения получил, показал их Ирине Владимировне и затем, как Вы хотели, передал их С.Ю. Прегель, которая перешлет их Вам. Предисловие Ваше очень интересно и самая форма — тоже.

Во многих Вам удалось достичь выразительности, кое-что («мальчишку отвели в сортир») и т. п. — мне не по душе.

Невольно приходят на ум китайский и японский принцип краткой поэзии.

У китайцев: в пяти словах выразить: 1) философскую мысль; 2) любовное чувство и 3) картину природы.

Однострочные стихотворения сродни им.

Вышло много книг: «На Парнасе серебряного века» С.К. Маковского, «Ад» в переводе Б. Зайцева [358].

Сличал тексты — смысл и интонации Данте в ритмической прозе куда лучше, чем в стихотворных переводах, а стиль и звук, конечно, пропадают.

И как устарел Данте! Ну кому сейчас скажет что-либо (кроме поэтических образов) его ад, черти, физические муки и все те люди, с которыми Д<���анте> сводил счеты?

Лишь Паоло и Франческу, да еще Уголино, мы можем живым чувством пережить…

А вот Гомер — вечен:

Что у Вас хорошего?

У нас холода и «вечера памяти» — все о мертвых, в обстановке зимней смерти природа — тут, пожалуй, «Ад» ближе, чем «Одиссея»!

Желаю Вам всего самого доброго, прилагаю поздравление Вашей супруге и Вам с Н<���овым> г<���одом> и с праздниками.

Ваш Ю. Терапиано

16. VII.62

Дорогой Владимир Федорович,

Я только что перенес «новую» болезнь: «virus» в левом легком, с очень высокой температурой, и теперь «поправляюсь» — очень еще слаб.

К счастью, заболел я через два дня после моего вечера [360], который был 16 июня, а не до него.

Вечер прошел очень удачно морально и материально, публики было очень много, собирался поехать к морю в Dieppe, а вместо этого — слег…

Читал я обо всех умерших поэтах эмиграции — «Судьба поэтов»: — получилась такая трагическая картина, что невольно начинаешь ужасаться: Гронский [361], 24 лет, «надежда» — первая жертва «зловещей сей цевницы» [362]— погиб, раздавленный поездом; 2-я — Поплавский (отравлен); Ходасевич — литературное самоубийство (бросил писать) + мучительная смерть; Цветаева — повесилась — и т. д.

Маковский умер тихо — видимо, заснул — он ничем не болел, говорил с трудом по телефону, затем (днем) прилег отдохнуть на диване — и не проснулся. В его книге много интересного, но о Блоке и о Гумилеве — вздор.

Лозинского [363]я большой почитатель тоже, но у Зайцева, благодаря прозе — точнее. Впрочем, кому нужна точность? Разве тем, кто изучает тексты переводов…

Всякий же перевод, вообще, как говорят французы — «est une trahison» [364].

Посылаю Вам отзыв о Дукельском и о Вашей статье [365]. Если Вам не трудно, передайте потом эту статью Дукельскому.

Не представляю себе хлебниковских стихов в английском переводе и очень интересуюсь Вашей работой.