Павел Стеллиферовский - Чего изволите? или Похождения литературного негодяя

Жалея вас и себя, прошу все же согласиться еще на одну встречу, весьма, как говорят, актуальную именно сегодня. Понимаю, что подобные знакомства, пусть и в познавательных целях, претят порядочным людям и оставляют на душе горечь. Но знание действительно дает силу уму и крепость душе; переживание ведет к разрешению от бремени чувств, к очищению. Как говорили древние — к катарсису. Будем мужественны и пытливы.

Итак, откроем очерки Щедрина под названием «Господа ташкентцы». Впервые читатели познакомились с ними в 1869 году, открыв № 10 журнала «Отечественные записки». Отдельной книгой эти «картины нравов» были выпущены в 1873 году.

Сразу, вслед за писателем, оговоримся: к жителям географического Ташкента герои Щедрина отношения не имеют. Это — «имя собирательное», как и молчалины, глуповцы, помпадуры, пошехонцы… «Как термин отвлеченный, Ташкент есть страна, лежащая всюду, где бьют по зубам и где имеет право гражданственности предание о Макаре, телят не гоняющем. Если вы находитесь в городе, о котором в статистических таблицах сказано: жителей столько-то, приходских церквей столько-то, училищ нет, библиотек нет, богоугодных заведений нет, острог один и т, д., — вы можете сказать без ошибки, что находитесь в самом сердце Ташкента».

Несмотря на такой уклад городской жизни, истинный ташкентец, по Щедрину, — просветитель. «Просветитель вообще, просветитель на всяком месте и во что бы то ни стало; и при том просветитель, свободный от наук, но не смущающийся этим, ибо наука, по мнению его, создана не для распространения, а для стеснения просвещения. Человек науки прежде всего требует азбуки, потом складов, четырех правил арифметики, таблички умножения и т. д.,Ташкентец” во всем этом видит неуместную придирку и прямо говорит, что останавливаться на подобных мелочах — значит спотыкаться и напрасно тратить золотое время. Он создал особенный род просветительской деятельности — просвещения безазбучного…»

Думаю, вы уже догадались, кто был духовным отцом щедринских просветителей? Конечно, фонвизинский Митрофан, знаменитый недоросль. Писатель этого не скрывает. «Митрофаны не изменились, — убежден он. — Как и во времена Фонвизина, они не хотят знать арифметики, потому что приход и расход сосчитает за них приказчик; они презирают географию, потому что кучер довезет их куда будет приказано; они небрегут историей, потому что старая нянька всякие истории на сон грядущий расскажет».

Чего же они хотят? Как и Молчалины, только одного: «Жрать!! Жрать что бы то ни было, ценою чего бы то ни было! Жгучая мысль о еде не дает покоя безазбучным; она день и ночь грызет их существование. Как добыть еду? — в этом весь вопрос. К счастию, есть штука, называемая безазбучным просвещением, которая ничего не требует, кроме цепких рук и хорошо развитых инстинктов плотоядности, — вот в эту-то штуку они и вгрызаются всею силою своих здоровых зубов…»

Чувствуете сходство? Для Молчалина точка всеобщего отсчета — его маленький мирок с тарелкой щей и куском пирога, ради сохранения которого он сделает все. Митрофан, а за ним и «господа ташкентцы» тоже для этого на все готовы. Но в отличие от тихих Молчалиных эти приспособленцы непоколебимо уверены в своей талантливости и непогрешимости, готовы в первую очередь на на дикие свершения. Только пусть прикажут. «Куда угодно, когда угодно и всё что угодно» — вот их принцип.

"Кто, кроме Митрофана, лого вечно талантливого и вечно готового человека", спрашивает себя и нас писатель, имеет неистребимый вкус к любым разрушениям и искоренениям? Никто, ибо здравый смысл противится бездумным переменам и нововведениям, совершающимся ради них самих. А для Митрофана и его последователей, ни в чем не сомневающихся, «не существует даже объекта движении и исполнительности, а существует только само движение и исполнительность». Прикажут и все будет сделано: «Налетел, нагрянул, ушиб а что ушиб? он даже не интересуется и узнавать об этом…»

Зачем изучать науки, если есть готовность сделать любое открытие? Зачем постигать тайны профессий, если есть уверенность, что любое дело по плечу? Наоборот, считают ташкентцы-просветители прошлого и современности, для того чтобы во всем разобраться, нужен лишь «свежий» взгляд, не замутненный ни тем, что было вчера, ни тем, что будет завтра. Для того чтобы сказать «новое слово», ни на что не похожее, не надо, по их мнению, «никаких других условий, кроме чистоты сердца и не вполне поврежденного ума»…

Конечно, саркастически подтверждает писатель, «это условие потому хорошо, что оно общедоступно, а сверх того, благодаря ему все профессии делаются безразличными. Человек, видевший в шкафу свод законов, считает себя юристом; человек, изучивший форму кредитных билетов, называет себя финансистом; человек, усмотревший нагую женщину, изъявляет желание стать акушером. Всё это люди, не обремененные знаниями, которые в „свежести” почерпывают решимость для исполнения каких угодно приказаний а в практике отыщут и средства для их осуществления».

Много таких «специалистов по переменам» видела наша земля, сильно она претерпела от них. Особенно в недавней истории, когда жить время от времени становилось «все лучше и веселее», когда считалось, что по команде, как по щучьему велению, должна колоситься пшеница, вариться сталь, менять русло реки, дружить народы, пугаться враги. Не успевал народ опомниться от одного «нового слова» и «свежего взгляда», как объявлялся другой. Опять вроде бы напророчил Щедрин, когда написал: придет реформатор, «старый храм разрушит, нового не возведет и, насоривши, исчезнет, чтобы дать место другому реформатору, который также придет, насорит и уйдет…»

Как бы там ни было, писатель честно и своевременно предупредил народ об опасности, ибо понял, что «безазбучные» ташкентцы могут появиться всюду и в любое время, а в переломные эпохи — скорее всего. Ведь тогда им легче кричать о прогрессе, не боясь, что схватят за руку и обвинят во лжи; легче выдвигать свои прожекты, проверка которых потребует исторического времени; легче объявлять всех несогласных отсталой толпой, а себя первопроходцами. Разберутся — потом, а наградят и накормят сегодня!

Да, говорить о будущем благоденствии, просвещать «недалекий» народ, разрушать все старое до основания, проводить эксперименты, плохо представляя, чем они кончатся, не просто: здесь нужен особый талант, бесстрашный и не сомневающийся. Хранить, приумножать, созидать — работа невидная, черновая, тут быстрого капитала не заработаешь. Зато Отечеству от этой деятельности польза есть, в отличие от деятельности ташкентцев. Потому-то и беспощаден приговор писателя: «Человек, рассуждающий, что Вселенная есть не что иное, как выморочное пространство, существующее для того, чтоб на нем можно было плевать во все стороны, есть ташкентец…»