Валентин Дмитриев - ПО СТРАНЕ ЛИТЕРАТУРИИ

В главе, посвященной Франции, о ее королях говорилось без всякого почтения. Читателям сообщалось, что там царствовал Людовик XIV, «коего честолюбие привело в великое изтощение доходы государственные, и коего пустосвятство лишило государство трудолюбивейших жителей. В правление его, по низости его ласкателей, деспотизм взошел на высочайшую степень, путем уничтожения вольности и священных прав народа».

Как тут было не вспомнить о Радищеве?

«Лудовик XV предавался величайшим распутствам, оставляя правление своим Министрам и Любовницам, и подданные его начали скучать таковым поносным игом, которое частию сами на себя возложили».

Какие аналогии тут напрашивались! Можно ли было допускать столь крамольные высказывания? Императрица велела запретить продажу «Новейшего землеописания» и отобрать у книгопродавцев все выпущенные экземпляры. Они были отправлены в типографию Академии наук, где печатались, с предписанием «вынув артикул о Франции, прочее точнейшим образом просмотреть и ничего не оставить такого, что противно законному и самодержавному правлению».

Так и было сделано: места, послужившие причиной запрета книги, значительно смягчили. В них уже не упоминается ни о слабоумии Ивана V, ни о «несчастном Алексее». О Людовике XVI уже не сказано, что «он согласился на перемену в прежнем образе правления» — как можно! Вместо этого: «Лудовик XVI происками беззаконнейшего сборища Якобинцев сужден был и бесчеловечно торговою смертию казнен в Париже (т. е. публично: казни производились на Гревской торговой площади).

Этим дело не ограничилось: было повелено допросить цензора Князева, «почему он сию книгу с таковыми выражениями пропустил для печатания». Князев очень испугался и в пространном ответе оправдывался: «Ежели подлинно статьи сии напечатанными оказались, то сие последовало не от умышленности моей, но, может статься, были мною вымараны, а после сочинителями поновлены и прибавлены после моего подписания. Должность свою исправлял я рачительно и книги рассматривал со всей осторожностию».

На сей раз Екатерина проявила либерализм и не сослала в Сибирь авторов трехтомного сочинения. Ими были «ученые Россияне» — члены «Общества друзей словесных наук» (где Радищев играл заметную роль) М. Антоновский и М. Жулковский.

Так начинается книжка «Путешествие N. N. в Париж и Лондон, писанное за три дни до путешествия, в трех частях», изданная в Петербурге в 1808 году. Она очень маленького формата (в 32-ю долю листа, т. е. 11 x 8 см), в ней всего 20 страничек, и содержит она лишь одно стихотворение в 102 строчки, представляющее собою монолог, где N. N. весьма приподнятым тоном описывает все, что он повидал в двух европейских столицах.

На заглавном листе — рисунок, изображающий двух мужчин во фраках: один декламирует, держа в поднятой руке книгу, а второй, сидя на краешке кресла, слушает чтение; у ног его лежит шляпа. На третьей странице напечатано: «Изъяснение фронтисписа: славный парижский актер Тальма наставляет путешественника в искусстве театральной игры».

Кто же этот путешественник? И кто анонимный автор?

Шуточное стихотворение это написано известным русским поэтом Иваном Ивановичем Дмитриевым (1760— 1837), по случаю поездки за границу Василия Львовича Пушкина (1770—1830), дяди нашего великого поэта.

Поездка состоялась в 1803 году, и, конечно, «писанное за три дни до путешествия» — придумка автора: не мог же он заранее знать, что В. Л. Пушкин будет представлен Наполеону (в 1803 г. носившему титул первого консула, отчего он и назван Бонапартом). В «Вестнике Европы» за 1803 год, № 20, напечатано письмо В. Л. Пушкина из Парижа, где рассказано об этом визите.

Книжка эта — большая библиографическая редкость, ибо была издана тиражом всего 50 экземпляров, для узкого круга друзей и знакомых. Вдобавок В. Л. Пушкин уничтожил часть тиража: ведь он был выведен легкомысленным щеголем (каким и являлся на самом деле), который «все тропки знает булевара, все магазины новых мод»:

Высмеивает автор и склонность В. Л. Пушкина к сочинению довольно посредственных стихов:

Эта написанная живым и легким стихом сатира была хорошо известна А. С. Пушкину, который посвятил ей заметку (опубликованную лишь в 1855 г.). Там говорится:

«Эта книжка никогда не была в продаже. Несколько экземпляров розданы были приятелям автора, от которого имел я счастье получить и свой (чуть ли не последний). Я храню его, как памятник благосклонности, для меня драгоценной... «Пут[ешествие] есть веселая, незлобная шутка над одним из приятелей автора: покойный В. Л. П[ушкин] отправлялся в Париж, и его младенческий восторг подал повод к сочинению маленькой поэмы, в которой с удивительной точностью изображен весь В. Л. Это образец игривой легкости и шутки живой и незлобной. <...> Я бы отдал все, что было писано у нас в подражание лорду Байрону за следующие незадумчивые и невосторженные стихи, в которых поэт заставляет героя своего восклицать: «Друзья! Сестрицы! Я — в Париже!»

Добавим, что И. И. Дмитриев был не только поэтом, но и министром юстиции, обер-прокурором Сената, и престиж не позволял ему подписать это шутливое стихотворение своей фамилией.

В дореволюционной России немало книг, уже вышедших в свет с разрешения предварительной цензуры, было запрещено при рассмотрении «обязательных экземпляров» в Цензурном комитете. В таких случаях тираж арестовывали в типографии и уничтожали; если же книга успела поступить в продажу, то полиция отбирала ее у владельцев книжных лавок. Но все же некоторое количество запрещенных книг сохранилось и дошло до нашего времени.

Литературовед М. Лемке пишет об этом: «Полиция всегда видела в актах уничтожения книг свою верную доходную статью: полицмейстер или пристав составляли акт об уничтожении всего «завода», на самом же деле откладывали в укромное место иногда до 50 экземпляров, которые и сбывали за хорошие деньги при помощи своих постоянных покупателей и букинистов».

К числу таких частично уцелевших запрещенных книг принадлежит и первая книжка В. И. Даля (1801— 1872), который еще в юности начал собирать народные сказки, песни и поговорки. В 1832 году он издал «Русские сказки, из предания изустного на грамоту гражданскую переложенные, к быту житейскому принаровленные и поговорками ходячими изукрашенные казаком Владимиром Луганским. Пяток первый» (будучи родом из Луганска, он принял такой псевдоним).