Георгий Адамович - Сто писем Георгия Адамовича к Юрию Иваску

До свидания, дорогой Юрий Павлович. Следующее письмо — с приложением статьи!

Ваш Г.А.

3 мая <19>58 Manchester

Дорогой Юрий Павлович

Получил сегодня Ваше письмо.

Во избежание Вашего волнения сообщаю, что статью вышлю заказным, послезавтра, т. е. 5 мая. Она только наполовину переписана, а сегодня суббота — значит; раньше не успею. Если и опоздает (Вы ждете ее 7-го), то на один день [359].

В статье 22–23 страницы, на машинке, по 25–28 строк на странице: вышло, как я и думал, больше, чем Вам, верно, подходит. Да и то многое скомкано.

Обычная, настоятельная просьба: корректуру!

Верну — тоже как обычно — в тот же день. Но, пожалуйста, пришлите.

Ваш Г.Адамович

Я буду в Париже весь июнь. В начале июля думаю уехать на юг.

8/VII-<19>58 <���Ницца>

Дорогой Юрий Павлович

Шлю привет и поклон из Ниццы, где солнце на месте, синее небо — тоже. Надеюсь, Вы сюда приедете [360]. Дайте мне знать за несколько дней. Прилагаю обещанные письма.

Получил сегодня письмо от М-me Элькан о парижской войне мышей и лягушек, т. е. Маковского и Померанцева, окруженных воинами меньшего калибра [361]. До чего это глупо и скучно. Лучше бы уж Маковский занимался грудастыми мальчиками в юбках, чем этой чепухой. Кстати, как прошла Ваша с ним экскурсия в Карусель?

До свидания. Крепко жму руку.

Ваш Г.Адамович

30/VII-<19>58 <���Ницца>

Дорогой Юрий Павлович

Получил (давно) письмо Ваше, а затем — недавно — карточку из Флоренции. Пишу в Мюнхен, как Вы и указываете.

Мне очень жаль, что Вы не приедете в Ниццу [362]. Особых «фестивальных» аттракционов [363]я Вам здесь обещать не могу, но небо синее и всякие другие красоты — на месте. Я писал Ивановым, что, м<���ожет> б<���ыть>, Вы их навестите, и они были этому заранее рады. Вернее, не «они», а «она», т. к. он, по-видимому, мало на что реагирует и не встает с кровати [364].

Из Парижа мне все пишут об «Опытах» и о Вас с Марией Сам<���ойлов>ной. Я ей написал большое письмо (в ответ на ее) и даже процитировал Некрасова: «спасибо сердечное… русский народ» [365], думая, что на ее девственную душу эта лесть подействует: т. е. не бросайте дела, которое нужно России и человечеству! Она несомненно Вами дорожит и ссориться с Вами не хочет. Я ей предложил разные компромиссы (1 — ее с Вами со-редакторство, 2 — Кантор с Вами), но подчеркнул, что пока она только издатель, она должна редактору — если, ему доверяет — предоставить полную свободу. Пусть поставит свое имя рядом с Вашим, тогда она вправе хозяйничать и тогда с Вас снимается ответственность за ее какое-нибудь veto (но и у Вас должно это право быть!).

Кантор упирается, главным образом, по-моему, потому, что М<���ария> С<���амойловна> не очень его хочет (так ему кажется). Между тем лучшей «перегородки» между Вами и ей не найти. Сегодня я получил от него письмо с новой версией: Вы — редактор, при «ближайшем участии» — его, Варшавского и моем. Это вздор, да и слишком тяжеловесно для постройки, выходящей раз в год [366].

Еще из Парижа мне все пишут о драках в «Рифме»: Маковский v Померанцев. Кончится, вероятно, мордобитием, не фигуральным, а подлинным [367].

Ну, это все — литература, а «за жизнь», как говорит мой парижский друг Рабинович [368], сказать нечего. Я пребываю в тютчевском состоянии «блаженства и безнадежности» [369](10 % первого и 90 % второго) по тютчевским причинам, и не имею мужества себе une fois pour toutes <���Раз и навсегда (франц.).> сказать, что ничего нет и ничего быть не может. Если я в Ницце и сижу то, ведь, в сущности, только из-за этого, а все остальное — лицемерие и ложь. Жаль, что Вы не приедете, я бы Вам «причину» продемонстрировал [370].

Буду ждать письма, дорогой Юрий Павлович. «За жизнь» и о литературе, воплощенной сейчас в Марии Самойловне. Читали ли Вы книжку Зурова? Очень талантливо, но ужасно много лишних и слишком красивых слов [371]. Сердечный привет Чиннову, у которого лишних слов нет (а в сущности, можно додуматься до того, что все слова лишние, — и тогда остается сказать «merci», «кладу перо», как Кармазинов [372].

Ваш Г.Адамович

19/VIII-<19>58 <���Ницца>

Дорогой Юрий Павлович

Пишу в «Р<���усскую> М<���ысль>» с надеждой, что письмо Вы получите.

Мне очень жаль, что Вы не приехали в Ниццу. Не хочу Вам объясняться в любви, но не будь я по природе сухарем и в «футляре», пожалуй, сделал бы это. С Вами можно говорить, бродя по городу, то об Иннокентии Анненском, то совсем о других земных прелестях, и я это очень люблю (даже единственно выношу). Вы были бы для меня новым Штейгером, которого мне и здесь, и везде недостает. Ну, passons [373], не стоит об этом говорить. Раз Вы уезжаете в свою Америку, делать нечего, точка.

Насчет «Опытов»: по-моему, Вы к дуре-издательнице чрезмерно строги. Она дура добрая, а это главное. И Вас любит. Останьтесь редактором, но согласитесь с ее желанием просматривать рукописи до их окончательного принятия. Было бы странно, если бы у нее оказалось не только право veto, но и право одобрять без Вашего согласия, право инициативы. Но на этом она, кажется, не настаивает.

Bon voyage! [374]Напишите (еще сюда, в Ниццу), когда вернетесь домой. Насчет «блаженства и безнадежности»: да, конечно, 10 % — не так мало! 1/10000 лучше, чем отсутствие и того, и другого. Я Вам не жаловался ни на что. Наоборот, эта 1/1000000 помогает мне жить. Но это — тема для ночных разговоров над морем.

Крепко жму Вашу руку, дорогой Юрий Павлович, очень дружески и искренне.

Ваш Г.Адамович

5/IX-<19>58 <���Ницца>

Дорогой Юрий Павлович

Получил сейчас Ваше письмо. Отвечаю два слова (или 2 с половиной!). По-моему, некролога Жоржа Иванова наспех не нужно. Я бы на Вашем месте поместил короткую заметку: «Редакция скорбит…» (по американской моде) или просто и лучше: «Такого-то числа там-то скончался…» — с обещанием дать некролог в будущем номере [375].

Мария Самойловна написала, что ей нужно «спешно и срочно видеть» меня. Но я буду в Париже только к 20-му. Если Кодрянская не врет, то она собирается предложить мне редакторство.

Во-первых, «даром только птички поют», а во-вторых, из лойяльности <���так!> к Вам я ни за что предложения, не приму (хотя бы Вы ушли и добровольно).

Крепко жму руку. Пишите мне, пожалуйста, побольше и почаще.

Ваш Г.А.

21/IХ-<19>58

<���Париж>

Дорогой Юрий Павлович

Третьего дня я приехал в Париж и вчера был у Марии Самойловны, которая меня бомбардировала письмами: ей «срочно» и «непременно» нужно было меня видеть.

Дело вот в чем.

М<���ария> С<���амойловна> очень огорчается тем, что ей неизвестно: согласны ли Вы быть редактором «Опытов» или считаете себя в отставке? Она полна к Вам добрых чувств, считает Вас незаменимым и думает, что без Вас «Опыты» погибнут. Я ее в этих мыслях всячески поддерживал: Вы, никто другой, должны быть редактором! Единственное желание М<���арии> С<���амойловны> — читать рукописи до того, как Вы их приняли, т. е. не ставить Вас в неловкое положение, как было с Извольской и ее рукописью, Вами уже принятой [376], я ей сказал, что нахожу это ее желание естественным и приемлемым и тут я ни мало <���так!> не покривил душой: нельзя же от М<���арии> С<���амойловны> требовать, чтобы она никакого интереса к журналу не проявляла и молчала бы, если бы появлялись в нем вещи, ей неприятные. Кантор вполне со мной согласен. Но вот что я добавил: «Было бы неприемлемо, если бы у Вас (т. е. у М<���арии> С<���амойлов>ны) было бы право навязывать, imposer, редактору то, что ему не по душе, т. е. право инициативы. Кроме того — суждение чисто литературное должно остаться прерогативой редактора. Издательница может отвергнуть вещь по содержанию, но не по оценке литературной или формальной».