Александр Косоруков - Художественный символ в «Слове о полку игореве»

Поэт не показывает диалектики душевного преображения Игоря, а лишь фиксирует её результаты. И, как всегда, начинает с главных. Их два: изменение взаимоотношений с Природой и изменение отношения к самому себе.

Донец одушевлён. Все его атрибуты, кроме речи, взяты от Природы, а не от человека. Донец изображается только в виде реки. Она течёт, у неё есть берега, на ней плавают и над ней летают птицы, но вместе с тем сама река, её берега и все окружение действуют, как разумные существа, подчинённые единой воле. Донец, хотя и не изображается человеком, но, словно равный с равным, беседует с князем.

Донец принимал Игоря как заботливый хозяин–друг принимает гостя, милого сердцу. Он предоставил ему в распоряжение самого себя («лелеял князя на волнах»), двух своих ближайших, мудрых друзей («подстилал зелёную траву на серебряных брегах»), друзей из своего окружения («одевал туманом тёплым под сению дерев зелёных»), своих зорких и надёжных слуг («охранял — гоголем на воде, чайкой над рекой, чернятью на ветрах»), Донец — идеальный образ Друга, символ Друга, которым может быть и Человек и Природа. Игорь, счастливо вырвавшийся из Тьмы плена, полон раздумий об этом. И благодарен, искренне и глубоко, всем друзьям — от Солнца, Овлура до Донца и чернети. Чувство благодарности и признания подлинных заслуг друзей — ещё одна новая особенность характера преображённого Игоря. Оно скрепляет его спасительный языческий союз с Природой.

К Игорю пришло прозрение. Пришла мудрость. Его душа ожила, в ней заиграли отзывчивые струны сочувствия, взаимопонимания, дружелюбия. А разум Игоря иначе, под другим углом, стал оценивать события настоящего, недавнего и далёкого прошлого.

Игорю вспомнился 1093 год. Память включилась по ассоциативной связи двух побегов от половцев — его, Игоря, в 1185 году и другого русского князя в 1093 году, — побегов, в которых участвовали две русские реки, Донец и Стугна. Тогда, почти 100 лет назад, половцы несколько раз в течение года наносили русским тяжёлые поражения. Их пособником была река Стугна, в бурных, разлившихся от дождей водах которой утонул молодой князь Ростислав, брат Владимира Мономаха. Тогда войска половцев разгромили дружины Мономаха, и сам он чуть не погиб в Стугне, когда спасал брата.

Рассказ о событиях на Стугне написан в ключе закрытого художественного символа. «Не такая, увы, Стугна–река: мелким ключом течёт, но, чужие ручьи и потоки пожрав, бурлит, ширится к устью. Затянула Стугна под берег тёмный юношу–князя Ростислава. Мать Ростислава плачет–горюет о юноше–князе Ростиславе». Стугна противопоставлена Донцу. Стугна — река пограничная, мелководная, но жадная, «пожирающая» в периоды разлива чужие ручьи и речки, за счёт которых она полнится и ширится к устью. Таков её нрав. Когда Ростислав, спасаясь от половцев, наводнением катившихся по левобережному Приднепровью, переплывал Стугну, то она встретила его, как врага, закрутила в водовороте и утащила на дно, под «тёмный», недружелюбный берег. Так Стугна, в обшем‑то своя, русская река, «пожрав» чужие реки и ручьи, сама превратилась в реку чужую, вражескую. А когда Ростислав доверился ей, то она, коварно обманув юношу знакомым видом, утопила его в бурных волнах.

«Донец» — символ Друга, «Стугна» — символ мнимого друга, своего по внешнему виду и чужого по внутренней сути. Таким, увы, был дед Игоря, Олег, русский князь, много раз приводивший половцев грабить Русь и много раз «топивший» своих друзей. По его вине погиб Борис Вячеславич, о котором Поэт взволнованно рассказал ранее в грустной маленькой поэме о разорении Руси. Поэтому теперь достаточно намёком напомнить читателю о событиях 1093 года и реке Стугне, чтобы в его воображении ожили длительное противоборство Владимира Мономаха и деда Игоря, Олега Святославича, трагические картины опустошения русских сел и городов при Олеге, «Гориславичем прозванном».

Буйная река, «буйные» князья — сколько горя и страданий принесли они в XI веке и все ещё приносят Русской Земле в XII веке! Игорь, вспоминая на берегу Донца о давнем времени, не мог, конечно, пройти мимо своего похода. Пусть в другое время и при других обстоятельствах, но, по сути дела, он продолжал междоусобную политику деда Олега. Ведь по его, Игоря, себялюбивому и честолюбивому рвению полегли в чужой степи тысячи русских, захлебнувшись в кровавом вине. Но теперь Игорь не тот, совсем не тот. Он с сочувствием и состраданием говорит о скорби матери Мономаха по Ростиславу. Значит, Игорь принимает сторону Владимира Мономаха, становится продолжателем его дела объединения Руси, отвергая междоусобную политику своего родового «хороброго гнезда».

Глубочайший пересмотр политических взглядов — вот что такое иносказательное воспоминание Игоря о Стугне. Настолько неожиданный пересмотр, насколько и необходимый, принципиальный, идущий вопреки генеалогическим традициям.

Сам Поэт всецело на стороне матери Владимира Мономаха, а значит, и Игоря. Об этом говорит высочайшая мера посмертных почестей Ростиславу: «Закручинились цветы от горя, деревья в скорби к земле склонились». Сравните слова, сказанные Поэтом после гибели Игорева войска: «Никнет трава от горя, деревья в скорби к земле склонились».

Если взглянуть на вещи с ответственностью, разве есть у Игоря основания разделить мнение Донца о «веселии» земли Русской по случаю побега? Конечно, удачный побег — факт, неприятный для Кончака и радостный для Игоря и его друзей. Но не более того. Донец склонен преувеличивать то, что хорошо для друга. Но совсем иначе смотрит на побег сам Игорь и, конечно, Поэт. Их ответ — в иносказательных размышлениях Игоря о Донце и Стугне, между которыми, как между ситуациями 1093 и 1185 годов есть и сходство и различие.

Как в 1093 году дружины Мономаха, так в 1185 году Игоревы полки потерпели от половцев разгром не менее, если не более страшный. И глубинная причина — теперь это Игорь ясно понимает — та же самая, что и тогда: межкняжеская рознь. И последствия, увы, такие же чудовищные: нашествие врагов на Русь, разорение сел и городов, массовые убийства и пленение русских людей. Таковы сходные черты, и в них — главное. Не побег, не свой поступок оценивает Игорь в ответ на похвалу Донца, но то, что содействовало и предшествовало ему. Теперь Игорь смотрит в корень. И его взгляд на события, на политику князей в главном совпадает со взглядом Поэта и Святослава Великого, а отношение Игоря к трагическим последствиям поражения (их символизирует здесь гибель Ростислава) совпадает с отношением русских женщин, Ярославны и Поэта. О каком «веселии Руси» мог бы думать теперь Игорь! Прежний Игорь, самоуверенный, эгоистичный, мог бы, а нынешний не может. Он думает о продолжающейся долгие десятилетия гибельной драме Руси и о её причинах. По сравнению с этим побег Игоря, лично для него и его друзей радостный, мал й незначителен, чтобы развеять глубокую скорбь Игоря. Разгром и плен научили его отличать «великое» от «малого».