А. Грачева - Бестселлеры начала XX века

Те же художественные приемы были использованы в более скромном по масштабам романе Е. Нагродской «Гнев Диониса», в котором история любви художницы Тани к двум мужчинам — мужественному Илье и женственному Старку — разворачивалась то на фоне привычных российских пейзажей, то в экзотической Италии.

Книги Вербицкой и Нагродской тоже были произведениями о женском варианте «нового человека» — героине, освободившейся от «старых» норм в любви. Примечательно, что в «Ключах счастья» типологическая преемственность образа главной героини была декларативно подчеркнута. Один из эпизодов романа — это обсуждение романа «Санин» Маней Ельцовой и ее первым «учителем жизни» — Яном Сицким:

«А вы читаете „Санина“? — спрашивает она раз, прерывая чтение.

— О, да. С огромным интересом. А вы?

— Тоже читаем потихоньку <���…> Какое он животное!..

— В этой книге, Маня, я вижу яркий протест против закаменевших моральных ценностей <���…> Здесь больше сказано в защиту личности, чем во всей западноевропейской литературе». 8 8 Вербицкая А. А. Ключи счастья. Кн. 1–6. М., 1908–1913. Кн. 1. С. 110. Далее цитируется в тексте с указанием книги, части и страницы.

Подобным художественным «жестом» Вербицкая отметила не только идейную, но и эстетическую взаимосвязь своего романа с книгой Арцыбашева. Герой или героиня бестселлера, вольно меняющие свою судьбу, освобождающиеся из-под власти социальных и моральных законов, были привлекательны для читателей, способных уйти от бремени собственных проблем лишь в сконструированный фантастический мир.

Эстетика бестселлеров, соответствующая духовным запросам читателей — обычных людей, погруженных в будничную действительность, — основана на декларируемом и реализуемом принципе, утверждающем Красоту как всемогущую силу, которая тотально торжествует и царствует в вымышленном романном пространстве. При этом из идейно-эстетического багажа бульварной литературы в бестселлеры вошло представление о тождестве Красоты и Добра. Подобное представление также имело мифологические корни. В романах-бестселлерах красота внешности героя, места действия, страстей имеет важный идейно-художественный смысл. При этом Зло может на время выступить под личиной Красоты, но его маска будет обязательно сорвана. Добро же красиво всегда.

Этот внутренний закон эстетической маркированности персонажей достаточно жестко проведен в романе «Санин». Так, взаимосвязь «этики и эстетики» подчеркнута напрямую в словесных портретах арцыбашевских героев:

«Лида была меньше ростом и гораздо красивее(выделено мной — А. Г.) брата. В ней поражали тонкое и обаятельное сплетение изящной нежности и ловкой силы, страстно горделивое выражение затемненных глаз и мягкий звучный голос, которым она гордилась и играла. Она медленно, слегка волнуясь на ходу всем телом, как молодая красиваякобыла, спустилась с крыльца, ловко и уверенно подбирая свое длинное серое платье. Путаясь шпорами и преувеличенно ими позванивая, за нею шли два молодых, красивыхофицера» (С. 13).

Роман «Ключи счастья» не только населен красавцами и красавицами, но и наполнен описаниями прекрасных произведений искусства, чудесных заморских земель. Аналогичная апология Красоты присутствует и в романах Каменского и Нагродской. Характерный пример — частотность употребления одного и того же эпитета в рассуждениях героини «Гнева Диониса»:

«Я люблю цветы, как красивых (выделено мной — А. Г.) женщин. Я очень люблю красивыхженщин, даже более, чем цветы. Как много у нас красивыхженщин, гораздо больше, чем где-либо, а красивых мужчин я почти у нас не видала <���…> Я посматриваю кругом на суетящихся людей; ищу в толпе красивыхи типичных лиц, любуюсь на лучи заходящего солнца, красивопадающего на массу стаканов на буфетной стойке. Какой красивыйблик на лиловой блузке этой дамы у окна…» 9 9 Нагродская Е. Гнев Диониса. СПб., 1994. С. 23–24. .

Эстетизация действительности способствовала возвышению читателя подобного романа, как правило, не принадлежащего к элитарным слоям, соприкасавшимся с произведениями искусства в действительности, способным и имеющим средства внести подлинное эстетическое начало в свой быт. Бестселлеры начала XX в. были одной из составляющих модного стиля эпохи — стиля модерн, одним из постулатов которого был панэстетизм. Как отмечал Г. Ю. Стернин, модерн с самого начала «осознавал себя неким средоточием важных историко-культурных, социологических и духовных проблем эпохи, <���…> пытался показать себя монопольным представителем художественного прогресса. В этих притязаниях „нового стиля“ было немало спекулятивного, содержавшего в себе заметную долю творческой беспринципности. Ориентация на массового потребителя искусства порой вела на деле к оживлению консервативных, отживающих живописных концепций, например, позднего академизма, безотказно „работавшего“ в течение нескольких десятилетий до этого на вкусы мещанского обывателя» 10 10 Стернин Г. Ю. Русская художественная культура второй половины XIX — начала XX века. М., 1984. С. 170. .

Если спроецировать эстетику модерна на область литературы, то становится понятным закономерность употребления в «современных романах» (такое жанровое определение дала своим произведениям Вербицкая) наиболее архаичных художественных средств позднего романтизма. На рубеже веков они активно использовались бульварной литературой. Авторы бестселлеров учитывали психологию «своего» читателя, увлекавшегося чтением романтической литературы (произведениями Дюма, Сю, Понсон дю Террайля и т.п. авторов) и в то же время чаявшего соприкоснуться с модными художественными идеями.

Эстетическая задача авторов бестселлеров декларативно изложена в «Ключах счастья», где был точно определен адресат произведения и названы его литературные запросы:

«Тот, кто думает, будто рабочему и мастерице не нужна красота, тот совершенно не знает этого читателя. Дайте ему очерки из фабричной жизни, которая ему осточертела <���…> быт деревень, который он знает лучше того, кто пишет <���…> дайте ему погром или очерк каторги, — ничего этого он читать не станет. Ему скучно… И он прекрасно знает правило, что все роды искусства имеют право на существование, кроме скучного. Он романтик, этот читатель <���…> И от литературы они ждут не фотографии, не правды… нашей маленькой, грязненькой, будничной правды… а как бы это сказать — прорыва в вечность… Литература должна быть не отражением жизни, а ее дополнением» (Кн. 6. Ч. 1. С. 198).