Алексей Зверев - Мир Марка Твена

Цитаты из его «Календаря» вынесены в качестве подзаголовков к главам, и они сумрачны до безнадежности. Все вокруг отвратительно, ничтожно, мерзко. А какие претензии, какая фанаберия, какое непрошибаемое самодовольство всех этих миссурийских рабовладельцев, мнящих себя светочами разума и гордых, точно индюки!

«Когда я раздумываю над тем, сколько неприятных людей попало в рай, — записывает Простофиля, — меня охватывает желание отказаться от благочестивой жизни». На земле, в Доусоне, с такими людьми, хочешь или нет, приходится соприкасаться ежедневно. Ну что же, у Вильсона достаточно причин мечтать об аде, если и за гробом ему предстоит общаться все с той же самой публикой. Ведь на его глазах преспокойно отправляют в низовья реки, туда, где страшные хлопковые плантации, ничем не провинившихся темнокожих слуг, и ради денег не брезгают никакой подлостью, и площадной бранью осыпают тех, перед кем еще вчера в ожидании каких-то выгод лакейски расшаркивались. И на его глазах развертывается история двух мальчиков, которые родились в один и тот же день и под одной крышей, но сразу же очутились на противоположных полюсах. Потому что Том — отпрыск состоятельного торговца и спекулянта земельными участками, а Чемберс — сын горничной, в чьих жилах есть малая толика негритянской крови.

Как тут не вспомнить «Принца и нищего»! Опять знакомый мотив двойников, которые от природы одинаково наделены и разумом, и чувством, но оказываются словно бы выходцами из разных миров, поскольку в жизни все решает не природа человека, добрая и прекрасная, а его социальное положение, богатство, престиж, унаследованный от предков. Действительно, исходная мысль здесь та же самая, что и в повести о Томе Кенти и принце Эдуарде, но разработана она совсем иначе, потому что за годы, разделяющие два произведения, очень изменился сам Твен.

Мальчиков поменяли в колыбели, и тот, кто от рождения бесправен, пользуется всеми преимуществами полноправного и достопочтенного гражданина Доусона, а тот, кто по крови должен принадлежать к верхушке местного общества, попадает на самое дно. В «Принце и нищем» эта ситуация обозначала глубокую — и подлинную — родственность всех людей, которую Твен считал чем-то само собой разумеющимся, как безусловной представлялась ему та истина, что человек по своей природной сущности доброжелателен, гуманен, справедлив. Поэтому и коллизия увенчалась в той повести счастливым финалом — как и подобает сказке.

А в «Простофиле Вильсоне» все наоборот. Детей поменяла мать Чемберса, не хотевшая участи раба для своего сына. Быть может, Рокси и удалось уберечь его от хлопковой плантации. Но уж во всяком случае — не сделать счастливым. Чемберс вырос холодным эгоистом, картежником, трусом и предателем. Выкручиваясь из долгов, он не постыдился сбыть работорговцу собственную мать, а потом ради денег убил человека, который его выпестовал после смерти мнимого отца, да еще это убийство было так ловко обставлено, что жертвой правосудия едва не стал невиновный.

И ход событий убеждает, что заложенные от рождения качества, даже если они высоки и привлекательны, сами по себе ничего не могут определить в реальной человеческой судьбе. Вся суть в том, какие из этих качеств разовьются и станут определяющими, а тут уже решающая роль принадлежит среде, воспитанию, нравственному климату, в котором обитает личность. Видимо, природа одаряет человека самыми разными, даже несовместимыми свойствами, и бессмысленно гадать, чего в нем больше — добра или зла, честности или коварства, гуманности или подлости. От мира, где он живет, и от него самого — от его убеждений, принципов, понятий — зависит, каким станет в итоге тот или иной человек.

А если так, не Америка ли — страна, где рабство отравляет все отношения между людьми, — прежде всего и повинна в том, что моральным калекой вырос Чемберс, сызмальства перенявший изуверские представления, на которых держался весь порядок вещей в Доусоне? Простофиля Вильсон, которому отданы авторские симпатии, задумается об этом не однажды. И свой вывод сформулирует в суждении, заключающем повесть: «12 октября — день открытия Америки. Замечательно, что Америку открыли, но было бы куда более замечательно, если бы Колумб проплыл мимо».

Пройдет пять лет, и Твен опубликует знаменитый рассказ «Человек, который совратил Гедлиберг» — произведение, где снова возникает парадоксальная идея: ад предпочтительнее, чем будничное провинциальное житье-бытье, и Америку, вероятно, не стоило открывать. В этом рассказе тоже использован старый твеновский мотив — мистификация. Только теперь жертвой мистификации оказывается не какой-нибудь наивный простак, которого разыграли приятели, чтобы потом вместе посмеяться над остроумной проделкой. Жертва на сей раз — целый город, такой же заурядный, как Санкт-Петербург или Пристань Доусона, и рядом с ними выделяющийся разве что своей непомерной кичливостью.

Гедлиберг всегда был неукоснительно честен. Прямо-таки символ неподкупности. Местные жители привыкли похваляться своими добродетелями по любому поводу. И были искренне убеждены, что, явись в их город хоть Сатана собственной персоной, ему бы пришлось убраться восвояси ни с чем. Потому что Гедлиберг неподкупен. Потому что он верен своему девизу: «Не введи нас во искушение».

Но вот однажды странного вида человек — чужестранец, должно быть, — поздним вечером постучался в дом старого банковского кассира Ричардса и оставил там на хранение тяжелый мешок, в котором, как выяснилось, лежит ни много ни мало, — сорок тысяч долларов золотыми монетами. У незнакомца нет ни рогов, ни хвоста, но догадаться, что в Гедлиберг пожаловал не кто иной, как сам Дьявол, несложно — ведь цель его визита в том и заключается, чтобы ввести во искушение городишко, уж слишком гордившийся своей праведной моралью. И этой цели он добивается, прибегнув к мистификации, как поступил бы на его месте типичный герой фронтира. А когда его гнусный замысел исполнен, золото окажется всего лишь свинцом, которому грош цена. Так у Гоголя в «Пропавшей грамоте» нечистая сила превращает в кучу битых черепков выигранные у нее бравым казаком червонцы.

Ну а мистификация разыграна отменно. Тут и трогательная история о милосердии, будто бы проявленном одним из гедлибергцев в трудную для чужестранца минуту. И девятнадцать посланных из разных концов страны писем, в которых именитым гедлибергским гражданам сообщалось, какие именно слова произнес неведомый благодетель, наставляя на путь истинный заблудшую душу. И — как следствие — девятнадцать претендентов на награду, прекрасно знающих, что лишь один человек — он всю жизнь враждовал с ханжеским Гедлибергом, а теперь, хвала всевышнему, покоится в могиле — мог быть таким благодетелем, но тем не менее уже прикидывающих, как бы повыгоднее пустить в оборот ожидающую их огромную сумму. А в финале — общий конфуз, и презрительный хохот толпы, на чьих глазах рушатся оплоты гедлибергской нравственности, и триумф Лукавого, принявшего обличье торговца-антиквара.