Сергей Щепотьев - Маленькие рыцари большой литературы

Кроме того, она пропитана духом сопротивления режиму, тем духом, активизация которого стала возможной именно в связи с тем, что, как писал Жарын, «польские дела неожиданно обрели международное значение».

Это сопротивление и привело летом 1980 г. к созданию независимого профсоюза «Солидарность» и его резкому противостоянию с властью, в результате которого через полтора года в стране было введено военное положение. Были подвергнуты «интернированию» (собственно, мягкой форме ареста) тысячи неблагонадёжных, среди которых в первую очередь, разумеется, представители интеллигенции.

Была приостановлена деятельность Союза писателей. Но, как ни странно, в это время активизировались подпольные издательства. Печатались не только запрещённые польские авторы, но и Булгаков, Ахматова, Бунин, Мандельштам, Галич, Солженицын, Гавел, Кундера...

На военное положение, длившееся полтора года, польские литераторы откликнулись стихами и прозой, представлявшими собой протест против насилия, отрицание гнёта коммунистической идеологии, напоминание о польском освободительном духе борьбы «за нашу и вашу свободу».

Литература 80-х была, в общем, чередой однодневок, интересных лишь как своеобразный документ эпохи. «Политическая борьба, перенесённая на территорию художественного творчества, имеет свои законы: однозначность, использование контрастов без светотени, что чаще всего неблагоприятно сказывается на этом творчестве», — написал по этому поводу Г. Маркевич в 1991 г.

В течение 80-х годов власть коммунистов заметно ослабевала. А в январе 1990-го ПОРП самораспустилась, предваряя падение коммунизма в СССР.

Что же принесли 90-е?

Войцех Сколимовский, размышляя о литературе минувшего десятилетия, отмечал в ней «признаки перелома, но не Великий перелом», отсутствие этики, а проявление эстетики — только в стиле, «цинизм вместо идеалов» и «поиск самого себя — даже ценой самоуничтожения». В перспективе же, по мнению профессора Сколимовского, «как и после Второй мировой войны, польская литература будет стремиться быть не только польской, но должна будет бороться за место во всемирной литературе».

В то же время литературовед констатировал «упадок литературного рынка. Писатели чувствуют себя всё более неуверенно. „Аристократы духа“ сомневаются в своём аристократизме. А сомневающийся аристократ — уже не аристократ».

Согласимся, картина пессимистичная и вполне реальная, в том числе, и для нашей литературы. И всё же, рискуя показаться читателю наивным, автор этих строк позволит себе выразить надежду, что в недрах польского общества, как и в недрах российского, живут и действуют наследники великих литературных традиций. Наследники «аристократов духа», тех скромных, но отважных «маленьких рыцарей», которые на протяжении веков создавали большую литературу.

2006—2010 гг.

Санкт-Петербург, Павловск.

Интересно, что первая сцена романа «Огнём и мечом» была навеяна писателю картиной Юзефа Брандта «Захват на аркан»: о творчестве этого художника Сенкевич писал, будучи совсем молодым, начинающим журналистом.

И действительно, в 1601 г. две тысячи запорожцев сражались на стороне Польши против ливонских рыцарей, в 1605 и 1609 гг. запорожцы были участниками польской интервенции России, а при гетмане П. Сагайдачном поддерживали поляков в войнах с Оттоманской империей и Москвой!

И всё это подтверждает в своём материале о Вишневецком польский историк Т. Василевский (Газета «Kultura», 1 czerwca 1980).

Киев, 1971.

Киев, 1993.

Было, например, множество случаев, когда польские борцы Сопротивления скрывались под псевдонимами Володыёвского, Скшетуского и пр. Известны и курьёзы: уже в 1887 г. появился первый душевнобольной, бред которого состоял в том, что он — Кмициц.

Думается, на том же настаивает автор и акцентируя тот факт, что возлюбленная Скшетуского Гелена Курцевич — украинка.

Советское литературоведение оценивало это свойство романа как «преодоление» Сенкевичем своей «шляхетско-сословной ограниченнности» (О. Михайлов). Что поделать, такова была советская эпоха: классовое чувство рабочего и крестьянина почиталось исторически объективным, а то же классовое чувство дворян (не говоря уже об интеллигенции, которую и вовсе определяли как некую прослойку в обществе!) — признаком ограниченности, которую следовало преодолевать, а лучше — искоренять...

Кстати, в следующей книге Трилогии мы узнаём, что отъявленный негодяй Богуслав Радзивилл преспокойно выступает кандидатом на выборах короля.

Здесь уместно упомянуть, что советские литературоведы и историки в своих комментариях к роману категорически отрицали значение неудачи шведов при осаде ясногорской обители, утверждая, что версия о важности этого их поражения была создана настоятелем монастыря Кордецким уже после окончания войны. Впрочем, ещё более решительно доказывали они незначительность победы поляков над войсками Хмельницкого при обороне Збаража...

Об этом сражении автор романа поведал в ярком эпилоге.

Пятый муж её с помпой похоронил и потом разными ухищрениями добился получения наследства.

Между прочим, о связи Трилогии с Америкой. Профессор Ягеллонского университета, один из основателей Института литературных исследований Казимеж Выка (1910—1975) считал, что «героическая мифология, которая со временем вошла в ковбойские фильмы, рождалась в тот период, когда и Сенкевич пребывал в Америке и когда формировалась его собственная мифология. Таким образом, существует родство Трилогии с вестерном, родство антропологическое». С ним соглашался и А. Яцкевич (1915—1988): «Опыт, привезённый с американского Запада, помог автору „Огнём и мечом“ в воссоздании атмосферы Диких Полей семнадцатого века».

Конец столетия (фр.).

Известно, что Сенкевич был знатоком и любителем живописи. Описание сцены самоубийства Зигфрида М. Конопницкая справедливо сравнивала с картиной А. Дюрера «Рыцарь и смерть». Ю. Кшижановский сравнивает эту сцену также с живописью А. Бёклина.

Загадочность внезапного бегства Виктора разъясняют воспоминания свидетелей встреч в Швейцарии Жеромского и некоего рабочего-социалиста, который рассказал писателю, как его избили в варшавской охранке, а потом предложили служить осведомителем. Он согласился и после получения первого «гонорара» сбежал за границу.