Вадим Баранов - Горький без грима. Тайна смерти

Худшие из мертвецов — это живые мертвецы, да при том еще с талантом и авторитетом прошлого.

Горький-публицист всегда был тем нашим „любимым“ русским сказочным героем, который на похоронах кричит „Таскать бы вам не перетаскать!“ — а на свадьбе — „Канун да свеча!“ Горький-публицист позорил и скандализировал Горького-художника. Его трагедия — огромное художественное чутье и почти никакого философского и социологического… Схватив верхушки и обрывки философии и социологии, он сообразил, что этого достаточно не только для того, чтобы „изображать“, но и для того, чтобы теоретически „поучать“… Горький-певец „Человека“ превратился в Тартюфа. Горький „Макара Чудры“, „Старухи Изергиль“ и „Бывших людей“ — в тщеславного ханжу и стяжателя „золотых табакерок“. Горький-Сокол в Горького-Ужа, хотя и „великого“! Человек духовно уже умер, но он все еще воображает, что переживает первую молодость. Мертвец, хватающий живых! Да, трагично!»

Принять эту гневную филиппику без поправок невозможно. Характеризуя публицистику Горького, Рютин, к примеру, оставляет по тем или иным причинам вне поля зрения «Несвоевременные мысли». Но можно понять и Рютина, честнейшего революционера, чья жизнь висела на волоске, когда он прочитал в той же статье, написанной вскоре после убийства Кирова, слова о каких-то гнилых людях, убийцах, которые прячутся в рядах партии большевиков.

Вряд ли Горький знал, что не менее резкие соображения о его судьбе и связи с властью рождаются в сознании некоторых коллег, с которыми его связывали дружеские отношения. Развернутую и весьма сложную по содержанию запись на эту тему оставил в своем дневнике Пришвин. А кончается запись так: «…сила, оголенная от Бога, стала властью, и всякая такая власть есть власть над человеком, но ведь это же путь и Горького, и Сталина, и всех властолюбцев. Вот что означают хохот Легкобытова (одного из руководителей хлыстовства. — В.Б .) и улыбки Горького, Ленина, Сталина… Собственно говоря, все революционеры пали. И совершается совсем не то, о чем думали. Но тем фактичнее должно доказываться, что именно это революция и коммунизм… Итак, Легкобытов, Горький, Ленин, Сталин…».

А через какие-то две недели, в связи со слухами о «падении» Д. Бедного, Пришвин вновь обращается к фигуре Горького: «Интересно, как кончится Горький, успеет умереть до падения или тоже рухнет. Вот острие: на Красную площадь — героем или… и все оттого, сумеет ли человек умереть вовремя. Сила его в добрых делах…»

Воспроизведем наконец несколько пространных пассажей из газеты «Рассвет», имевшей демократическую направленность и издававшейся в Чикаго. Среди множества зарубежных публикаций о Горьком она имеет особенно принципиальный характер. «Передают, — пишет газета, воспроизводя сцену приезда писателя на родину в 1928 году, — что Максим Горький на Александровском вокзале в Москве, увидя перед собой живое море москвичей, пришедших его встречать, не удержался и заплакал, как ребенок.

Хотя он и Горький, но плакал не горькими слезами, а слезами радости. Плакал не о том, о чем теперь многие плачут, сидя „на реках вавилонских“, а о том, что он теперь самый счастливый человек в мире.

В наше время ведь нет человека более самодовольного. Тем более — нет и не было писателя, с которым бы носились, как носится советская власть с Горьким. На долю обожателя босяков выпал жребий пожинать почести, которым мог бы позавидовать любой корононосец.

Ни один из русских писателей не находился на таком высоком счету у государства, на котором находится Горький. Даже писатели, поэты, которых принято называть придворными, не удостаивались таких торжественных государственных почестей… О других же писателях и поэтах и говорить нечего. Большинство из них было вынуждено коротать свои дни на чужбине или же, не желая расставаться с родиной, подвергаться гонениям и всевозможным лишениям.

Но потому они и велики! Потому они и дороги для нас, что они не разделяли участи „ликующих“ и „праздно болтающих“».

В качестве примеров автор статьи вспоминает ссыльных Короленко и Чернышевского, опального Льва Толстого.

«Давно сказано, — продолжает газета „Рассвет“, — „блажен муж, иже не иде на совет нечистивых“. Он пользуется славой только сейчас. Он „выше“ только теперь — и не столько как писатель, сколько как последователь известной доктрины. Для будущего же поколения он не будет великим. Свою славу, которую он теперь пожинает, он унесет с собой. После себя он почти ничего бессмертного не оставит.

Горький умертвил себя как писатель, когда он потянулся к командным партийным высотам. Дело писателя быть с народом, а не над народом, как это теперь делает Горький. Задача писателя стоять на стороне справедливости, а не на стороне партийных интересов. Писателя должен уважать и понимать сам народ, а не правительство. Писатель и правительство — два совершенно противоположных понятия, и ни один писатель, уважающий свои призвания, не станет связывать свои интересы с интересами той партии, которая командует народом».

Авторы этих отзывов не знали и не могли знать того, что знаем теперь мы о попытках скрытого противостояния Горького Сталину, попытках, о которых — рассчитывал он — успеет когда-нибудь сказать сам или скажут потомки. Самому — сделать не удалось. Это один из самых трагических моментов его биографии.

Что же касается отзывов современников, замалчивать их, как делалось до сих пор, нельзя: они судили о том, что могли знать, и только об этом.

Будучи крайне ограничен в общении с окружающим миром, Горький с тем большим нетерпением набрасывался на газеты. Он не знал, что «Правду» стали печатать для него в одном экземпляре (об этом, уже после XX съезда, сообщил метранпаж редактору газеты по отделу литературы и искусства Г. Куницыну). Осуществлять это было тем проще, что определенный опыт уже имелся. Согласно сталинскому распоряжению, «чтобы не беспокоить больного Владимира Ильича» непечатанием его последних работ, для него делали газету «Правда» в одном экземпляре. Так, 23 января 1923 года была «опубликована», то есть скрыта от народа, ставшая впоследствии знаменитой статья «Как нам реорганизовать Рабкрин».

Понятно: если газета предназначена для одного читателя, надо, Чтоб она не попадала в руки другим. Для таких целей в доме должен находиться особый человек. Эту миссию с успехом выполнял все тот же Крючков.

Воцарившаяся вокруг Горького обстановка официального положения, да еще приведшая к внешней изоляции, оказывала на него самого, как человека, на его характер определенное негативное воздействие.