Вадим Баранов - Горький без грима. Тайна смерти

Не лишенный противоречий и изъянов, горьковский подход к человеку есть порождение его пытливой, ударяющейся порой в крайности собственной мысли, и холодное «высококвалифицированное» палачество Сталина тут вовсе ни при чем.

Придется подробно остановиться и на статье, в которой с неожиданной для середины 90-х годов тенденциозностью освещается в целом жизнь Горького в 20–30-е годы, а сам он объявляется ни много ни мало человеком, предавшим свой народ.

Главы из книги В. Шенталинского «Воскресшее слово» («Новый мир», 1995, № 3–4), изданной в Париже в 1993 году, не могут не вызвать повышенного интереса читателя. Построена на материале секретных архивов КГБ и Прокуратуры СССР. Повествует о трагических судьбах И. Бабеля и М. Булгакова, П. Флоренского и Б. Пильняка, О. Мандельштама и А. Платонова… И вдруг этот ряд завершается… М. Горьким! Официоз, послушное орудие в руках власти и т. д. и т. п. Как же он-то, Буревестник, залетел в эту компанию? Ведь опять же совсем недавно раздавались ультрарадикальные призывы «потеснить» его из разряда классиков советской эпохи, а именно преследуемых, поставить наконец на место недавних «генералов».

Повествование В. Шенталинского отчетливо делится на два пласта: автобиографический рассказ о том, как по его инициативе создавалась при Союзе писателей «Всесоюзная комиссия по литературному наследию репрессированных и погибших писателей» (декабрь 1988 г.), с каким трудом приходилось «пробивать» идею в писательском Союзе и особенно «наверху». Гражданская активность автора вызывает глубокое уважение. Без его открытий разговор о многих писательских судьбах оказался бы теперь неполон.

Второй пласт публикации — об одном писателе, по выражению В. Шенталинского, «без биографии». И это — о Горьком. «В многочисленных изданиях, посвященных ему, повторяется один и тот же набор хрестоматийных, тщательно процеженных данных… Отношения Горького с современниками искажены, некоторые люди вообще изъяты из его жизни». «Словом, Горький — эта всемирная знаменитость — едва ли не самый неизвестный советский писатель».

Из опубликованных фрагментов книги с бесспорной очевидностью вытекает вывод: сразу после революции «великий пролетарский писатель» сделался объектом постоянного надзора ЧК. На Лубянке на него было заведено особое досье, включившее множество документов, свидетельствующих, с каким пристальным вниманием следили власти за каждым шагом писателя, контролировали его контакты с современниками, перлюстрируя переписку, составляя особые обзоры наиболее «крамольных» публикаций, анализируя донесения сексотов… Особый интерес вызывают у спецслужб профессиональные устремления писателя, его взгляды, отношения с врагами советской власти. Целая индустрия изучения малейших проявлений инакомыслия!

Значительны показания судебного процесса 1938 года, в ходе которого выяснилось немало подробностей, проливающих свет на поведение лиц из ближайшего окружения Горького, например, таящие загадку ответы подсудимого Ягоды на вопросы прокурора, в которых звучит угроза разоблачения чего-то такого, что могло бы нарушить весь ход грандиозного спектакля (то есть причастность к ним самого Хозяина).

Повторю важные и приводившиеся уже выше сведения о М. Будберг. Через третье лицо, без расписки неоднократно получала она от Ягоды крупные суммы в иностранной валюте. Не знаменательно ли, что из восьми «заложенных» Крючковым в качестве участников антисоветского заговора в живых осталась только одна она? Все это убедительно подтверждает категорическое утверждение Н. Берберовой о связи «железной женщины» с советской разведкой.

Важное место занимают в книге новые материалы о смерти сына Горького Максима и роли в его устранении Крючкова и лечащего врача А. И. Виноградова.

В. Шенталинский не ограничивается публикацией новых документов. Стремясь придать повествованию определенную целостность, если угодно — сюжетность, он двигается к обобщениям, как увидим ниже, весьма кардинальным. А для этого ему, естественно, приходится в большом количестве использовать результаты усилий других исследователей. Кстати сказать, как раз жанру «дневника» (а именно под такой рубрикой публикуется «Воскресшее слово») ничуть не помешали бы ссылки на какие-то работы горьковедов — ведь занимались они не только наведением пресловутого хрестоматийного глянца.

Между тем, скажем прямо, не так уже мало в публикации случаев, выдающих почерк неспециалиста. «Роман „Мать“, первый шедевр соцреализма, высоко ценил Ленин». Кто не знает, что Ленин назвал книгу «своевременной»? Но чуждый самолюбованию, автор «Матери» в общеизвестном очерке признается, что это был единственный комплимент, который высказал Ленин, и тотчас он заговорил о недостатках книга. Хорош «шедевр».

Неверно, что в 1929 году Горькому не удалось выступить в защиту травимых рапповцами литераторов. Единственный из писателей, он в печати мужественно встал на защиту Е. Замятина и Б. Пильняка. А опубликовать не удалось вторую статью, «Все о том же», еще более острую. Но вовсе не потому, что этому препятствовали «Авербахи». Запрет был наложен на куда более высоком, чем вожди РАПП, уровне. На подобные «частности» (а я указал не на все из них) можно было бы не обращать внимания, если б они не открывали дорогу к упущениям куда более крупным, создающим превратное представление о личности писателя, тех намерениях, которыми он руководствовался.

«…Многослойное окружение все глуше отгораживало Горького от внешнего мира, от реальной жизни. Но ведь он и не пытался разорвать его, принимая предложенную ему „нишу“ без сопротивления. Тем более что кольцо это удобно и приятно камуфлировалось то под лавровый венок, то под юбилейный пирог». Тут все решительно противоречит реальному положению вещей, подлинному характеру Горького. Трудно назвать писателя, который бы не то что с придирчивостью, порой просто с жестокой, гипертрофированной самокритичностью относился к своему творчеству. Запах «лаврового венка» не только не кружил ему голову, но был противен, а вкус «юбилейного пирога» вызывал тошнотворную реакцию. Пытался разорвать кольцо! Протестовал! «„Ураган чествований“ крайне смущает меня. Написал „юбилейному комитету“, чтоб он этот шум прекратил, если хочет, чтоб я в мае приехал» (письмо от 30 дек. 1927 г.). Увы, слишком плотным и умело организованным было окружение…

Я завершаю подготовку обширного тома мемуаров современников о Горьком, в котором представлен весь спектр мнений о нем, включая самые злобные. Читатель найдет в книге множество подтверждений подлинного поведения Горького в этой ситуации, буквально травмированного юбилейным славословием, равно как и во многих других случаях, трактуемых нелюбознательными критиками превратно.