Илья ШТЕМЛЕР - BREAKFAST ЗИМОЙ В ПЯТЬ УТРА

- О, Изабель! - завопили знатоки. - Изабель! Дорогая!

Из полутьмы правой стороны зала потянулись новые зрители, предвкушавшие особое наслаждение. К своему удивлению, среди знатоков я заметил и двух женщин. Впрочем, возможно, это были транссексуалы - мужчины, «косящие» под женщин.

Изабель, подобно греческому богу, картинно оперся о штакетник и обратился к зрителям с проповедью на испанском языке. О чем он вещал, я не понял. То ли о прелести однополой любви, то ли о помощи голодающим детям в Никарагуа, то ли о предвыборной кампании в России. Но по реакции зрителей было ясно, что он попал в точку, - знатоки стонали в экстазе и постукивали ладонями о край подиума. Под их ритм Изабель принялся выкаблучиваться в таких позах, что даже у меня, человека далекого от этого дела, появилось какое-то странное желание… «Ну их к бесу, - подумал я, - еще, чего доброго, завербуют», - и, прихватив свою банку с колой, двинулся к выходу, заметив боковым зрением, как парень обходит подиум, принимая в карман заработанную денежку.

Я испытывал досаду, что никто не подсел к моему столику, не пытался меня соблазнить. Так я и просидел невостребованным, вероятно, совсем уже выпал в тираж. Конечно, я шучу. А если всерьез - среди знатоков я заметил несколько своих ровесников, а один, что сидел, обняв кого-то за плечи, так вообще был дед, и ничего. «Вероятно, тут собрались гомосеки-антисемиты», - тешил я себя. В следующий клуб мне заходить расхотелось… Я знал в Петербурге одного гея, даже в романе его описал, в «Коммерсантах» - есть у меня такой роман, о событиях в России 1989-1991 годов, веселенькое было времечко. Так вот, этот гей частенько хаживал в «Катькин сад», что напротив Александринского театра, играл в шахматы на деньги. Бледное, хилое существо. Ноздреватую кожу его рук и лица покрывали какие-то цыпки, остренький, обычно припудренный, носик и напомаженные губы свидетельствовали о том, что он «пассивный» гей. Разве можно было его сравнить с мордастыми и задастыми мексиканцами, что развлекались в ночном клубе на бульваре Санта-Моника в Лос-Анджелесе…

Ну да бог с ними!

Променад - часть Третьей улицы, расположенной перпендикулярно бульвару Санта-Моника; по сути, это отдельный город. Он так и называется Санта-Моника и входит в союз городов, вкупе составляющих Лос-Анджелес. В 1572 году к этим берегам подплыл испанский корабль, и первый матрос, ступивший на сушу, назвал это место в честь своей боготворимой мамаши - Санта-Моникой. Чем облегчил задачу топонимии монахам, миссии которых расползлись по этой благословенной земле между горами и океаном. Места эти разительно отличались от соседних земель - опаленных солнцем каменистых холмов, растительность которых состояла, в основном, из разнообразных кактусов. Это потом усилиями людей те края приняли теперешний вид…

Впоследствии Санта-Моника привлекла внимание газетного магната Херста. Он построил над океаном, неподалеку от нынешнего Променада, дворец для своей возлюбленной - кинозвезды Мариан Дэвис. А потом и киностудию, в которой режиссер Томас Финк ставил фильмы специально для этой самой Дэвис… Кстати, по соседству, в просторном зале бывшего дансинга, был снят знаменитый фильм «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?»…

Все бы ничего, но в одну печальную ночь ревнивый Херст заподозрил что-то неладное. Вооружившись, подобно моему дяди Изе, револьвером, Херст пульнул в окно спальни своей возлюбленной, в полной уверенности, что там находится его давний соперник, известный повеса и донжуан Чарли Чаплин. Но Херст ошибся - в спальне пребывал режиссер Томас Финк. Вернее, бывший режиссер, ибо с той минуты он был уже покойником. Такие вот дела… Херсту пришлось изрядно раскошелиться, чтобы замять это дельце. Он отстегнул вдове режиссера кругленькую сумму, подарил ей поместье и… не было дельца - кончину бедолаги режиссера подвели под банальный инфаркт. Но нет вечных тайн: слишком уж заманчивым показалось стареющей Мариан Дэвис еще раз покрасоваться в одной упряжке с Херстом, а тем более с великим Чаплиным…

Променад поначалу меня разочаровал… Впрочем, что можно узреть посреди обычной рабочей недели, глубокой ночью, да еще зимой! Я обходил улицу, чувствуя в себе служебную алчность коменданта учреждения, который производит квартальную опись имущества. Был у нас в институте такой тип. Он появлялся в аудитории во время лекции без стука, без «здрасьте-до-свидания», с пухлой амбарной книгой в руках и с угрюмым выражением на широкой роже отставного ефрейтора, и тотчас принимался сличать номера столов и стульев с записями в книге. Закончив, он покидал аудиторию, даже не взглянув на онемевшего от его наглости лектора… Так и я шел по ночному Променаду, зыркая по сторонам и записывая в блокнот всякую чепуху. О пальмах мне писать надоело, а вот под пальмами…

Мальчишка лет четырнадцати, мексиканец, в блестящем облегающем костюме, выделывал телом такие кунштюки, что кривляке Майклу Джексону впору было уйти на пенсию. Невероятно, какую пластику может демонстрировать мальчишеское тело, это надо видеть… Проследить воочию линию его рук и ног не так просто, глаза непостижимым образом фиксируют только след этих движений, получается этакий человек-пунктир. Ради кого он так старается? Вокруг стоят человек пять таких же огольцов. Они выуживают из пакетика чипсы и равнодушно глядят на артиста с видом: и мы так умеем.

Поодаль расположился другой умелец. Вначале я подумал, что посреди Променада воздвигли памятник президенту Линкольну - зеленый, точно на пятидолларовой купюре. Правда, в шляпе со звездно-полосатым окладом. Приблизился, вгляделся в остроносое лицо шестнадцатого президента, освободителя рабов, - вроде президент моргает. Так это живая скульптура! Не впервые я сталкивался с таким способом зарабатывать денежку. И в Москве, и в Питере нашлись подражатели. Но каждый раз я испытывал перед ними чувство вины, сам не знаю отчего. Вообще чувство вины всегда пробуждается во мне при виде нищих. Нащупав в кармане квотер, я бросил его в чашу, что стояла у ног «президента». Мелкая монета квотер. Попрошайки в Америке, как правило, требуют доллар или больше, а за квотер нередко шлют проклятия вслед благодетелю, а то могут и по шее накостылять сгоряча. Но по российским меркам, на сегодняшний день, двадцать пять центов - это восемь рублей. Или два «городских» батона. В то время как в Америке за квотер купишь четверть круассана - воздушную булочку размером в ладонь. Разница!

Что это я забрался в социально-экономические дебри? Передо мной был не банальный попрошайка, а артист, изображающий президента. Тут важна не только сумма подношений, но и признание таланта…