Людвиг Витгенштейн - Философские исследования [litres]

Волны опадают, едва мы спрашиваем себя: как мы употребляем фразу «возможность движения», когда говорим о данной машине? – Но тогда откуда берутся наши странные мысли? Что ж, я показываю тебе возможность движения, скажем, посредством картины движения: «значит, возможность есть нечто, подобное реальности». Мы говорим: «Это еще не движение, но уже имеет возможность движения» – то есть «возможность есть нечто, весьма близкое к реальности». Хотя мы можем сомневаться, делают ли такие-то и такие-то физические условия движение возможным, мы никогда не спорим, является ли это возможностью того или иного движения: «значит, возможность движения находится в уникальном отношении к самому движению; она ближе к нему, чем картина к изображаемому»; ведь можно усомниться, вправду ли картина отображает именно то или это. Мы говорим: «Опыт покажет, обладает ли втулка этой возможностью движения», но не говорим: «Опыт покажет, есть ли это возможность данного движения»; «следовательно, не является эмпирическим фактом, что эта возможность есть возможность сугубо данного движения».

Мы размышляем о выражениях, которые употребляем применительно к этим явлениям; однако мы их не понимаем и склонны неверно истолковывать. Когда мы философствуем, то походим на дикарей, первобытных людей, что слышат речи людей цивилизованных, ошибочно их истолковывают и затем делают из этого самые причудливые выводы.

195. «Но я не имею в виду, что то, что я делаю сейчас (пытаясь ухватить смысл), определяет будущее употребление каузально и вследствие опыта, но при этом, загадочным образом, само употребление уже в каком-то смысле присутствует». – Разумеется, именно «в каком-то смысле»! На самом деле единственная ошибка в твоей фразе – выражение «загадочным образом». Остальное верно; и предложение кажется загадочным, лишь когда воображаешь иную языковую игру, отличную от той, в которой мы его употребляем. (Кто-то рассказывал мне, что ребенком удивлялся, как портной может «пошить платье» – он полагал, будто это означает, что платье именно шьется, нитка пришивается к нитке.)

196. Отказываясь понять употребление слова, мы принимаем его за выражение странного процесса. (Так мы думаем о времени как о странной среде и об уме как о странной сущности.)

197. «Как если бы мы могли осознать совокупность употребления слова в моментальном озарении». – И мы утверждаем, что делаем это. То есть: мы порой описываем, что делаем, именно этими словами. Но нет ничего удивительного, ничего странного в происходящем. Становится странно, когда нас побуждают думать, что будущее развитие должно в некотором роде присутствовать в процессе осознания употребления и все же там не присутствует. – Ведь мы говорим, будто нет ни малейших сомнений в том, что мы понимаем слово, а с другой стороны, его значение коренится в его употреблении. Несомненно, я хочу сыграть в шахматы, но шахматы есть игра в силу набора ее правил (и так далее). Выходит, я не знаю, в какую игру хочу сыграть, пока я в нее не сыграю ? или все правила уже содержатся в моем намерении? Опыт ли говорит мне, что этот тип игры – обычное следствие подобного интенционального акта? Значит, невозможно убедиться в том, что я на самом деле намереваюсь сделать? А если это не имеет смысла – какая сверхсильная связь существует между интенциональным актом и предметом намерения? – В чем проявляется связь между смыслом выражения «Давай сыграем в шахматы» и всеми правилами игры? – Что ж, она в перечне правил игры, в обучении им, в повседневной практике игры.

198. «Но как правило может показать мне, что я должен делать вот тут? Что бы я ни делал, при том или ином истолковании мое действие будет соответствовать правилу». – Нам следует говорить не это, а, скорее, следующее: любое истолкование все еще повисает в воздухе вместе с истолковываемым и не может его поддержать. Истолкования сами по себе не определяют значение. «Тогда все, что я делаю, может соответствовать правилам?» – Позволь спросить: что общего у выражения правила – скажем, у дорожного указателя – с моими действиями? Какая связь здесь обнаруживается? – Что ж, возможно, вот такая: меня обучили реагировать на этот знак особым образом, и теперь я действительно реагирую на него так.

Но это лишь выявляет причинную связь; лишь объясняет, как случилось, что мы ориентируемся на указатель; не показывает, в чем состоит само «движение по указателю». Напротив; я особо указал, что человек ориентируется на дорожный указатель постольку, поскольку существует регулярное употребление указателей, то есть обычай.

199. Является ли то, что мы называем «подчинением правилу» чем-то, что возможно только для одного человека, причем лишь единожды за его жизнь? – Это, безусловно, замечание о грамматике выражения «подчиняться правилу».

Невозможно, чтобы некто подчинялся правилу в одном- единственном случае. Невозможно, чтобы лишь в единичном случае некто делал сообщение, давал задание или понимал его и так далее. – Подчиняться правилу, делать сообщение, давать задание, играть в шахматы суть обычаи (употребления, практика).

Понять предложение значит понимать язык. Понять язык значит овладеть техникой.

200. Конечно, несложно вообразить, как двое из племени, не знакомого с играми, сидят за шахматной доской и делают ходы фигурами; и даже со всеми соответствующими проявлениями. И если нам доведется увидеть такое, мы скажем, что они играют в шахматы. Но теперь вообразим игру в шахматы, переведенную согласно определенным правилам в ряд действий, которые мы обычно не связываем с игрой – скажем, в крики и топание ногами. И предположим, что те два человека кричат и топают ногами вместо того, чтобы играть в шахматы, как мы привыкли; при этом их действия все же переводимы по некоторым правилам в игру в шахматы. По-прежнему ли мы будем утверждать, что они играют в игру? Вправе ли мы так говорить?

201. Таков нашим парадокс: план действий нельзя определить правилом, поскольку всякий план действий можно привести в соответствие правилу. И ответ был: если все можно привести в соответствие правилу, тогда можно устроить и так, что все будет ему противоречить. И, значит, тут нет ни соответствия, ни конфликта.

Можно заметить, что здесь имеется непонимание, вытекающее из того простого факта, что в ходе нашего доказательства мы даем одно истолкование за другим; как если бы каждое удовлетворяло нас, по крайней мере, на мгновение, пока мы не нашли нового, его подкрепляющего. Это показывает, что есть способ осознать правило, и данный способ не является истолкованием, но проявляется в том, что мы называем «подчинением правилу» и «противоречием правилу» в фактических случаях применения последнего. Следовательно, хочется сказать: всякое действие согласно правилу есть истолкование. Но мы должны ограничить термин «истолкование» заменой одного выражения в правиле на другое.