Людвиг Витгенштейн - Философские исследования [litres]

Если я знаю, что у схемы куба есть различные аспекты, и хочу узнать, что видит другой, я могу попросить его сделать образец того, что он видит, вдобавок к копии, или указать на таковой; пусть он понятия не имеет, с какой целью я требую двух сообщений.

Но когда у нас есть изменяющийся аспект, меняется и ситуация. Теперь единственное возможное выражение нашего опыта – то, чем ранее могло казаться или даже было ненужным уточнением, при наличии копии.

И это отдельно разрушает сравнение «организации» с цветом и формой в зрительных впечатлениях.

Если я вижу голову УЗ как З, то я вижу эти формы и цвета (я воспроизвожу их в точности) – и вижу вдобавок еще кое-что вроде этого: при этом я указываю на многочисленные изображения зайцев. – Это показывает различие между понятиями.

«Видеть как…» не есть часть восприятия. И по этой причине оно сходно с видением и все же не сходно.

Я смотрю на животное, и меня спрашивают: «Что ты видишь?» Я отвечаю: «Зайца». – Я разглядываю местность; внезапно мимо пробегает заяц. Я восклицаю: «Заяц!» Оба случая, сообщение и восклицание, суть выражения восприятия и зрительного опыта. Но восклицание по смыслу отличается от сообщения: оно как бы вырывается у нас. – Оно связано с опытом, как крик связан с болью.

Но поскольку это описание восприятия, его можно также назвать выражением мысли. – Глядя на предмет, не обязательно думаешь о нем; но если у тебя есть зрительный опыт, выраженный восклицанием, ты точно думаешь о том, что видишь.

Следовательно, «усвоение аспекта» кажется наполовину зрительным опытом, а наполовину – мыслью.

Кто-то внезапно видит нечто, чего не узнает (может быть, знакомый объект, но в необычном положении или при необычном освещении); неузнавание, возможно, длится всего несколько секунд. Правильно ли говорить, что его зрительный опыт отличается от опыта того, кто узнал объект сразу?

Ведь разве не может кто-то описать незнакомую форму, возникшую перед ним, не менее точно, нежели я, кому эта форма знакома? И не здесь ли ответ? – Конечно, обычно это не так. И его описание будет составлено иначе. (Я говорю, например: «У животного длинные уши», а он говорит: «Два длинных отростка» и затем рисует их.)

Я встречаю кого-то, кого не видел много лет; я вижу его отчетливо, но не в состоянии узнать. Внезапно я узнаю его, вижу прежнее лицо в изменившемся. Будь я художником, я бы, пожалуй, написал с него новый портрет.

Теперь, я узнаю своего знакомого в толпе, возможно, после того, как долго смотрел на него, – будет ли это особый тип видения? Это случай одновременно видения и мышления? или сочетание того и другого, как я почти готов сказать?

Вопрос таков: почему хочется так сказать?

Само выражение, которое также служит сообщением об увиденном, здесь становится возгласом узнавания.

Каков критерий зрительного опыта? – Критерий? Что ты имеешь в виду?

Представление «увиденного».

Понятие представления увиденного, как и копирования, весьма растяжимо, и вместе с ними понятие увиденного. Они крепко связаны внутренней связью. (Это не означает, что они подобны.)

Как замечают, что люди видят объемно? – Я спрашиваю кого-то о местности, которую он обозревает. «Похоже на это?» (И показываю рукой.) – «Да». – «Откуда ты знаешь?» – «Тумана нет, и я вижу местность отчетливо». – Он не приводит оснований для такого предположения. Единственное, что естественно для нас, – представить, что мы видим объемно; нужны особая практика и тренировки для двумерного представления на рисунке или в словах. (Причудливость детских рисунков.)

Если кто-то видит улыбку и не знает, что это улыбка, не понимает ее как таковую, он видит это иначе, нежели тот, кто знает улыбку? – Он воспроизводит ее по-другому, например.

Переверни рисунок лица, и ты не можете определить его выражение. Возможно, ты решишь, что оно улыбается, но не скажешь точно, что это за улыбка. Ты не в состоянии воспроизвести улыбку или описать ее более точно. И все же рисунок, который ты перевернул, может быть самым точным представлением лица человека.

Рисунок а) есть перевернутый рисунок б) .

Точно также в) есть перевернутый рисунок г) .

Но – я хотел бы сказать – налицо разница в различии между моими впечатлениями от в) и г) и между таковыми от a) и б). Рисунок г), например, выглядит более изящным, чем в). (Сравни замечание Льюиса Кэрролла [40].) Рисунок г) скопировать легко, а рисунок в) труднее.

Представь, что голова УЗ прячется в путанице линий. Внезапно я замечаю ее на картине и опознаю просто как голову зайца. Позднее я гляжу на ту же самую картину и замечаю ту же самую фигуру, но вижу уже голову утки, не обязательно понимая при этом, что фигура одна и та же в обоих случаях. – Если я позже вижу, что аспект изменился, могу ли я сказать, что аспекты утки и кролика теперь видятся совершенно иначе, нежели когда я узнал их по отдельности в путанице линий? Нет.

Но изменение рождает удивление, которого не вызывает узнавание.

Если ищешь в рисунке (1) другой рисунок (2) и затем его находишь, ты видишь рисунок (1) по-новому. Ты не просто можешь дать новое описание; обнаружение второй фигуры становится новым зрительным опытом.

Но вовсе не обязательно говорить: «Рисунок (1) выглядит совсем по-другому; он ничуть не похож на фигуру, которую я видел раньше, пусть они и совпадают!»

Здесь чрезвычайно много взаимосвязанных явлений и возможных понятий.

Тогда копия фигуры есть неполное описание моего зрительного опыта? Нет. – Но обстоятельства решают, нужны ли дополнительные уточнения и какие именно. – Это может быть неполным описанием; если еще остается, что уточнить.

Конечно, мы можем сказать: кое-что определенное подпадает и под понятие «образа зайца», и под понятие «образа утки». В частности, картина, рисунок. – Но впечатление не будет одновременно образом утки и образом зайца.

«Что я действительно вижу, должно, конечно, открываться мне под воздействием объекта» – Значит, то, открывается мне, есть своего рода копия, то, на что, в свою очередь, можно смотреть отдельно, иметь перед собой; нечто, едва ли не подобное материализации.

И эта материализация есть нечто пространственное, и должно быть возможно описать ее в сугубо пространственных терминах. Например (если речь о лице), она может улыбаться; понятию дружелюбия, однако, нет места в сообщении о ней, оно ей чуждо (даже при том, что оно может подходить лицу).